Избранное
Шрифт:
— Никто — отсюда и до самого Пекина, — уточнил я.
— Отлично сказано, сударь, — подтвердил Ван Камп. — И все же я не могу себе представить, что она откажется принять деньги, если я их ей принесу. Потому что вам придется доверить мне эту сумму.
— Господин Лаарманс, прошу вас, — кивнул мне Боорман, и я тотчас же вручил Ван Кампу наш конверт.
— Этот господин — мой секретарь, — пояснил Боорман.
Ван Камп пересчитал деньги, а затем внимательно оглядел ассигнации одну за другой.
— И такой подарочек старуха отказалась принять, — задумчиво пробормотал он. — Очень странно. Я никогда не слыхал ничего подобного. Неужели она боялась, что в конверте сидит гадюка? Но думаю, на этот раз она примет деньги, все ведь выглядит по-другому, когда вы имеете дело с судебным чиновником. Нет, подумайте только, требуется вмешательство судебных инстанций, чтобы заставить человека взять эти чудесные бумажки! Такое бывает только в сумасшедшем доме. Стало быть, как зовут эту необыкновенную старуху? И где она проживает? Если у вас еще есть
Он сел за пишущую машинку и закрыл глаза.
— Она порядочная женщина? — вдруг спросил он. — Меня, конечно, интересует не ее моральный облик, а деловые качества. Я имею в виду качества, которые вы цените как бизнесмен. В таком случае имело бы смысл тактично попросить ее добровольно пойти на уступки и заплатить… я хочу сказать, взять деньги. Дать ей, скажем, неделю, чтобы она одумалась? Если она своевременно не явится к вам, то в понедельник утром она получит мой документик. Вы, конечно, отнюдь не обязаны проявлять деликатность, но, если дело и впрямь дойдет до суда, ваша добрая воля, несомненно, произведет на него самое благоприятное впечатление. Скромность, смиренный вид — все это учитывается, когда вы предстаете перед судьей, который может быть усталым, а то и вовсе хворым, который, возможно, недоволен жизнью из-за того, что прозябает в низовой должности, или страдает от семейных неурядиц, или накануне перебрал лишнего на банкете. В этих условиях любезность по отношению к противнику, проявленная вами, несомненно, настроит судью в вашу пользу. Уверяю вас, господин Боорман, даже внешность человека и та оказывает влияние на исход дела, и того, кто не даст себе труда побриться ради столь торжественного события, могут заставить выложить деньги не только потому, что он не прав, но и — в первую очередь — за то, что он позволил себе явиться в суд со щетиной на подбородке. Проиграл ты дело или выиграл, ты все равно обязан относиться к суду как к торжественнейшему событию в твоей жизни — такому же, как, например, бракосочетание. Судьи не любят, когда человек, слишком уверенный в своей победе, задирает нос, словно судья в черной мантии всего-навсего робот, который — даже против своей воли — должен запустить в его пользу карусель правосудия. Пси кос фанфаронство раздражает Фемиду. Если ваши права бесспорны, а вы, несмотря на это, являетесь в суд как побитый, но чистенький песик, который готов по первому сигналу завилять хвостом, а тем временем трепещет от страха перед богиней правосудия и ее слугами, тогда суд с величайшей радостью осчастливит вас изъявлением высшей справедливости, и вам останется лишь скакать от благодарности. Короче, я могу посоветовать только одно: давайте я сначала ей напишу.
Ван Камп уже принялся было печатать на машинке, когда вдруг снова обернулся к нам.
— Черт подери! Как это я сразу не сообразил! Уникальная возможность, господин Боорман! — воскликнул он в восторге. — Я оформлю финансовую санкцию или предписание о вручении наличных денег. Первый случай в моей практике, а я уже занимаюсь своим делом тридцать лет. Вам обеспечен блестящий успех.
— Единственное, чего я хочу, — это заплатить, — сказал Боорман.
— Вот именно. Об этом сейчас и будет речь. Заглянем сначала в свод законов. Предписание о вручении наличных денег, пли ПВНД, как сказали бы американцы. Ага, вот оно! Одно из тех добрых старых законоположений, где комар носу не подточит. Я сам отнесу ей деньги, приложив документик, который, в частности, будет содержать детальное описание ваших девяти ассигнаций с их номерами и так далее. Действуя по поручению такого-то, проживающего там-то, я, нижеподписавшийся судебный исполнитель такой-то, вручаю предписание о вручении наличных денег госпоже имярек. Великолепно! Проживающей по адресу и так далее. Представляете себе, господин Боорман? Указанное предписание касается суммы в восемь тысяч пятьсот франков, которую вышеупомянутый господин Боорман должен вышеупомянутой госпоже Лауверэйсен, как явствует из…
— Вы, конечно, можете представить доказательства вашего долга? — спохватился Ван Камп. — Есть у вас какие-нибудь документы, свидетельствующие о том, что ей надлежит получить с вас эту сумму?
— В свое время я по ошибке взыскал с нее слишком много, — неуверенно проговорил Боорман. — Доказать это нелегко, но ведь в ином случае я не стал бы навязывать ей мои деньги. Правда, я подготовил долговую расписку, если только она может вам пригодиться.
— Это лучше, чем ничего, — сказал Ван Камп, взглянув на расписку. — Если дело будет слушаться в суде, он вряд ли станет настаивать на представлении доказательств. Ведь ваши действия были бы необъяснимы, не будь вы ее должником. Разве что у вас не все дома. Честно говоря, я не исключаю, что потребуется судебно-психиатрическая экспертиза, потому что, во всяком случае, одна из сторон явно не в своем уме. Если госпожа Лауверэйсен действительно имеет все права на эти деньги и отказывается их взять, ее следует отдать под опеку. А если вы ничего ей не должны, то и вас не мешало бы свезти в сумасшедший дом… Но мы отвлеклись… На чем я остановился? Значит, так, указанное предписание касается суммы в восемь тысяч пятьсот франков, которую вышеупомянутый господин Боорман должен вышеупомянутой госпоже Лауверэйсен, как явствует из прилагаемой долговой расписки. В уплату вышеназванной суммы я предложил ей девять находящихся в обращении неповрежденных кредитных билетов Бельгийского национального банка. Восемь ассигнаций по тысяче франков каждая, датированных и нумерованных и так далее, и одна ассигнация достоинством пятьсот франков — здесь мы также укажем дату выпуска и номер. Ведь она может заявить, что вы ни разу не пытались вернуть ей долг (потому-то я и пойду к ней вместо вас), или же сказать, что вы хотели рассчитаться с ней товаром, который она вовсе не обязана принимать в уплату. Поэтому я осмотрел ваши ассигнации, как новобранцев, и признал все девять годными к действительной службе. Ни надрыва, ни пятнышко, ни подозрительных линий. И благодаря моему описанию каждая из них обретает четко выраженное лицо, которое свидетельствует о том, что данная ассигнация гарантирует оплату возложенной на нее части долга, а также служит поручительством за все остальные, если впоследствии вдруг выяснится, что дело не совсем чисто. Понимаете? Все это предусмотрено нашим старым добрым ПВНД. Далее следуют еще кое-какие юридические заклинания, но я не стану вас ими утомлять. Завтра я все это ей вручу, и если у нее хватит наглости отвергнуть деньги, то я незамедлительно вызову ее в суд. При всем при том я не могу отделаться от ощущения, что все это мне приснилось. Будь сегодня первое апреля, я бы на это не клюнул.
— Считайте, что ваше дело выиграно, — сказал он на прощание, — потому что никто не может противостоять нашему ПВНД. Единственная лонка дегтя в бочке меда — это неубедительный характер вашей долговой расписки. Печатей много, а хребта никакого. Несколько слов, накаляканных ее собственной рукой, куда больше пригодились бы нам, чем этот великолепный документ, состряпанный вами. Но если дело будет слушать Тэхелс, все кончится благополучно.
— С этой теткой нет сладу, — лояльно признал Ван Камп, когда мы спустя неделю справились о положении дел. — Уникальная личность! Она все время твердит только одно: с господами Боорманом, Лаармансом и де Маттосом она не желает иметь дела. Господин Лаарманс — ваш секретарь, если я не ошибаюсь?
Я утвердительно кивнул.
— О де Маттосе я ничего не знал, потому что вы никогда о нем не упоминали, и мое ПВНД составлено только от имени господина Боормана. Но если два других господина тоже желают отдать ей часть своих денег, мне придется все переписывать заново.
— В этом нет никакой необходимости, — заверил его Боорман. — Я один должен ей деньги, но эта женщина хлебнула горя и временами несет околесицу.
— Околесицы она не несла, — заметил Ван Камп. — Она только сказала, что не желает видеть вас и ваши деньги. Она хочет, чтобы и духу вашего не было в ее доме. Я объяснил ей, что дух тут ни при чем и что она занимает ложную позицию по отношению к вашим деньгам. Ибо наше ПВНД не мираж. Этот документ — хочет она того или нет — создает между вами узы, столь же реальные, сколь и само предписание, и в случае необходимости придется прибегнуть к мочу правосудия, чтобы их разрубить. Но как я ни пел, как ни расписывал ваши банкноты, она и слушать не хотела. И не будь я судебным исполнителем, она выгнала бы меня с помощью полиции. Честно говоря, я был рад, когда — живой и невредимый — снова оказался на улице. У нее такая тесная контора, что там нелегко увернуться от удара, как вы, наверно, заметили, а она размахивала своим костылем, словно каким-нибудь ломом. Вот вам квитанция из депонентской кассы, куда я сдал ваши банкноты. Захватите ее с собой, господин Боорман. Тогда вы по крайней мере сможете доказать суду вашу готовность выплатить деньги, и на этом дело закончится. Само собой разумеется, я вручил ей повестку, и дело будет слушаться двадцатого июня в третьем зале Торгового суда, второй этаж, третий коридор направо. Будьте там ровно в девять часов, так как неявка в суд — дело серьезное. Адвокат, по-моему, вам не нужен, потому что — хотя долговая расписка не очень тянет — в остальном ваше дело столь же бесспорно, сколь и беспрецедентно. Я сам, конечно, буду на суде. Так или иначе, все адвокаты Европы, вместе взятые, не смогли бы превратить эту долговую расписку в убедительный документ.
Боорман машинально взял квитанцию. Когда же Ван Камп пошел провожать нас к дверям, мой патрон, взглянув на бумажку, спросил, что теперь будет с его банкнотами.
— Они будут храниться в депонентской кассе до тех пор, пока их не заберет госпожа… как бишь ее фамилия? — сказал Ван Камп.
— А если она откажется взять эти деньги? — поинтересовался Боорман.
Ван Камп похлопал его по плечу.
— Об этом не беспокойтесь, — засмеялся он. — Инерция — главная добродетель кассы, и через тридцать лет деньги перейдут в собственность государства. Но как только суд вынесет решение, вы освобождаетесь от всех обязательств по отношению к этой даме и с этого дня можете прогуливаться, как павлин, под ее окнами, если это доставит вам удовольствие. При условии, конечно, что она проиграет дело.
— Но если она проиграет дело, — продолжал настаивать Боорман, — разве ее не должны отвести под конвоем к кассе и запихать деньги в ее сумку?
— Нет, так дела не делаются, — рассмеялся Ван Камп. — Привод здесь не предусматривается. Если она не возьмет деньги, то в течение тридцати лет касса будет вести себя смирно, словно ей ничего и не поручали, а затем она мгновенно изрыгнет ваши деньги, и общество, завладев ими, проглотит их и переварит, как алчное чрево. Но ведь это вам безразлично…