Избранное

де Виньи Альфред

— Именно к этому я и стремился,— отпарировал Черный доктор.— Я хотел, чтобы вы дали мне перейти от книги к человеку, от списка сочинений к фактам биографии: при всей своей обыденности они все-таки стоят того, чтобы завершить рассказ о них.

— Завершайте,— недовольно согласился Стелло и закрыл лицо руками, словно твердо решил, что будет думать о другом, хотя это нимало ему не удалось, в чем и удостоверится тот, кто обречет себя на чтение следующей главы.

17.

Продолжение истории Китти Белл. Благотворитель

— Итак, я говорил,— возвысил голос самый ледяной из докторов,— что

Китти тоскливо посмотрела на меня. Этот скорбный взгляд так точно живописал состояние ее души, что я ограничился его ангельской выразительностью, сочтя ее исчерпывающим ответом на все вопросы, возникшие у меня в связи с таинственными отношениями, которые мне так не терпелось разгадать. Значение этого взгляда стало еще более ясным в следующее мгновение, когда я, напрягая мускулы лица и двигая ими из стороны в сторону, дабы изобразить тот сентиментально-сочувственный интерес, который каждый рад видеть на физиономии себе подобного...

— Он считает себя подобным прекрасной Китти! — негромко съязвил Стелло.

— Словом, когда я изображал на лице жалость, раздался грохот тяжелой раззолоченной кареты, подъехавшей к витрине лавки, где, как редкий плод в теплице, безвыходно пребывала Китти. Впереди упряжки и позади экипажа лакеи несли факелы — нелишняя предосторожность, поскольку на часах Святого Павла пробило два пополудни.

— Лорд-мэр! Лорд-мэр! — вскрикнула Китти, хлопая в ладоши с радостью, от которой щеки ее заалели, а в глазах засверкали мириады нежных лучиков, и, движимая непостижимым материнским инстинктом, бросилась целовать своих детей, хотя радовалась она не как мать, а как влюбленная. У женщин случаются порывы непонятного происхождения.

Это в самом деле была карета лорд-мэра, досточтимого мистера Бекфорда, короля Лондона, избранника семидесяти двух торговых и ремесленных корпораций во главе с двенадцатью цехами — ювелиров, рыбников, дубильщиков и так далее,— верховным повелителем которых он являлся. Как вам известно, в старину лорд-мэр был настолько могуществен, что внушал страх королям и непременно возглавлял любой мятеж, о чем свидетельствует Фруассар, описывая лондонцев или, точнее, «лондонских вилланов». В тысяча семьсот семидесятом году мистер Бекфорд был отнюдь не мятежником, внушающим страх королям, а просто почтенным джентльменом, учтиво и серьезно отправлявшим свои обязанности, проживавшим в собственном дворце и устраивавшим парадные обеды, на которые иногда приглашали короля и на которых лорд-мэр выпивал чудовищно много вина, ни на секунду не теряя изумительного самообладания. Каждый вечер после обеда, часов около восьми, он первым вставал из-за стола, самолично распахивал двери столовой перед приглашенными дамами, вновь садился вместе с остальными мужчинами и пил до самой полуночи. За столом из рук в руки передавались вина со всех концов земного шара и за одно мгновение наполнялись бокалы всех размеров, которые мистер Бекфорд осушал первым, вне зависимости от их величины. После тридцатой бутылки он беседовал о государственных делах со старым лордом Чэтемом, герцогом Графте ном и графом Мэнсфилдом так же невозмутимо, как после первой, и его ум, точный, прямой, основательный, сухой и тяжеловесный, весь вечер служил ему по-прежнему безотказно. Он со здравым смыслом и сдержанностью защищался от сатирических выпадов Юниу-са, этого грозного незнакомца, чье мужество или, напротив, слабость — причина того, что одна из самых язвительных английских книг навсегда осталась анонимной, разделив в этом смысле судьбу второго Евангелия — «Подражания Иисусу Христу».

— Что мне в нескольких слогах, из которых составляется имя? — вздохнул Стелло.— Лаокоон и Венера Милосская тоже анонимны, хотя их создатели, стуча молотком по мрамору, считали свои имена бессмертными. Имя Гомера, имя полубога — и оно недавно стерто из памяти человечества каким-то греком. «Слава — сон тени»,— сказал Пиндар, если, конечно, он существовал (теперь нельзя быть уверенным ни в чьем существовании).

— Зато я уверен в том, что существовал мистер Бекфорд,— опять взял слово доктор.— В тот день я воочию лицезрел его толстую краснолицую особу и никогда ее не забуду. Старикан был высокого роста, его крупный красный нос нависал над крупным красным подбородком. Этот-то существовал доподлинней, чем кто-либо! Его ленивое, презрительное, плотоядное брюхо было щедро запеленуто в парчовый камзол; надменные, самодовольные, мясистые, отеческие брылы свисали до шейного платка; разбухшие, монументальные, подагрические ноги несли своего благородного обладателя осторожной, но внушительной поступью, а напудренную косицу он прятал в чехол, ниспадавший на широкие, круглые плечи, достойные влачить на себе, словно мироздание, должность лорд-мэра.

Такой вот человек во всем своем великолепии медленно и с трудом выбрался из кареты.

Пока он вылезал, Китти Белл с помощью дюжины английских слов поведала мне, что мистер Чаттертон никогда бы не впал в отчаяние, если бы этот человек, последняя его надежда, пообещав приехать, не задержался.

— Сказать столько дюжиной слов? — усомнился Стелло.— «Какойу однако, изумительный язык у турок!»

— Китти добавила еще полдюжины слов — и ни единого больше,— продолжал доктор.— Она, мол, уверена, что мистер Чаттертон объявится вслед за лорд-мэром.

Действительно, пока два лакея вздымали по обе стороны подножки толстые смолистые факелы, умножавшие очарование тумана черным дымом и мерзкой вонью, а мистер Бекфорд вплывал в лавку, ежедневный фантом, бледная темноглазая тень, скользнул вдоль витрины и вошел следом за лорд-мэром. Я увидел Чат-тертона и жадно вперил в него глаза.

Да, восемнадцать лет, самое большее восемнадцать! Каштановые без пудры волосы, ниспадающие на уши, профиль юного лакедемонянина, высокий обширный лоб, огромные, запавшие, проницательные и пронзительные черные глаза, выступающий подбородок, крупные, неспособные, казалось, улыбаться губы. Он шел ровным шагом, держа шляпу под мышкой и не сводя пламен-

ного взора с Китти, закрывшей руками свое прекрасное лицо. Чат-тертон был с ног до головы в черном; черный сюртук в обтяжку, застегнутый на все пуговицы до самого шейного платка, придавал ему вид не то военного, не то священника. Я нашел, что он безупречно сложен и на диво строен. Оба мальчика повисли на нем — они, видимо, давно привыкли к его доброте. На ходу он поглаживал их по голове, но смотрел в сторону. Потом он с достоинством поклонился мистеру Бекфорду, который подал ему руку, сжав пальцы так, как будто был не прочь вырвать у него плечо вместе с лопаткой. Оба удивленно воззрились друг на друга.

Китти Белл из-за прилавка робко заметила Чаттертону, что уже не надеялась его увидеть. Он не ответил — то ли не расслышал, что ли не захотел слышать.

Несколько мужчин и женщин, находившихся в лавке, сначала ели и разговаривали с полным безразличием. Вскоре, однако, они приблизились и обступили мистера Бекфорда, который с грубоватостью, свойственной толстым краснолицым мужчинам, заговорил громогласным тоном покровителя. Голоса постепенно смолкли, стихии и те словно замерли, как выражаетесь в своем кругу вы, поэты, и даже свет стал особенно ярким, потому что Китти Белл, до слез обрадованная тем, что важная особа впервые протянула руку Чаттертону, зажгла все лампы. Слышен был только слабый хруст, производимый челюстями нескольких анг-личаночек, которые, выпростав ручки из меховых муфт, брали с прилавка миндальные пирожные, cracknels¹, plumbuns² и ели их.

Мистер Бекфорд сказал примерно следующее:

— Я недаром лорд-мэр, юноша: я знаю, каково бедным молодым людям, мой мальчик. Вчера вы принесли мне свои стихи, сегодня я возвращаю их вам, мой сын. Надеюсь, я не замешкался, а? Я самолично приехал взглянуть, как вы тут устроились, и сделать вам одно предложеньице, которое наверняка вам понравится. Но для начала заберите у меня все это.

¹ Сухое печенье (англ.).

² Булочки с изюмом (англ.).