Избранное
Шрифт:
Чтобы не прерывать разговор слишком внезапно — в присутствии такой умницы, как герцогиня, это было бы большой ошибкой,— я решил развить затронутую тему, но придать ей более общий характер.
— Я всегда полагал,— начал я,— что поэтам дано прозревать будущее.
Сначала в глазах Шенье затеплилась симпатия, но это оказалось лишь краткой вспышкой: взор его тут же снова стал недоверчивым.
— Вы впрямь думаете то, что говорите? — усомнился он.— Никогда не знаю, рассуждают светские люди всерьез или шутят: насмешливость — национальный недуг французов.
— Я
— Ну что ж,— вздохнул он.— Признаюсь, что по наивности своей верю вам. Первое впечатление, первый взгляд, первое ощущение не часто обманывают меня.
— Поэтому,— перебила госпожа де Сент-Эньян, деланно улыбаясь и силясь увести разговор в сторону,— вы и угадали, что мадемуазель де Куаньи подвернет себе ногу, вскакивая на стул?
Даже меня поразило, до чего у женщин острый взгляд. Оживи его капелькой ревности — и он сквозь стены начнет видеть!
Порой на зеленоватой стоячей воде болота образуется цветочный островок, который затопляется при первом же ветре; в этой тюрьме образовался салон со всеми своими атрибутами — соперничеством, котериями, чтением вслух, мелочностью, притязаниями, изяществом и пороками, широтой и узостью, антипатиями и привязанностями.
Андре Шенье казался мне здесь единственным, кто отдает себе отчет в истинном положении вещей, которого не понимают остальные. Подавляющее большинство людей быстро притерпева-ется к постоянной опасности, свыкается с ней, словно обитатели Везувия — с жизнью в хижинах из лавы. Узники тешили себя всяческими выдумками насчет судьбы своих ранее увезенных сотоварищей: быть может, их выпустили; быть может, они в Консь-ержери, где им лучше. Затем они принялись подтрунивать над смертью — сперва из бравады, потом по привычке; наконец вообще выбросили мысль о ней из головы, занялись другими делами и возобновили прежнюю жизнь, изящную жизнь со своим жаргоном, достоинствами и недостатками.
— Ах, как я надеялся, что мы скроем от вас нашу жестокую игру! — с глубоким сожалением произнес Андре Шенье, сжимая в ладонях руку госпожи де Сент-Эньян.— Я боялся, как бы она не затянулась; оттого и нервничал. А эта милая девочка...
— Может быть, и девочка,— возразила герцогиня, недовольно отнимая руку,— но она имеет на вас больше влияния, чем вы замечаете при всем вашем уме: из-за ее легкомыслия вы позволяете себе неосторожные фразы, а уж своим кокетством она мать родную ужаснула бы, если бы та ее видела. Да вы посмотрите, как она ведет себя с мужчинами!
В самом деле, мадемуазель де Куаньи проходила мимо нас, держа под руки двух мужчин, которые смеялись, слушая ее. Следом за нею или пятясь перед ней поспевали остальные. То скользя по полу и глядя на носки своих башмачков, то выступая размеренно и словно собираясь порхнуть в танце, она на ходу продолжала разговор с господином Трюденом:
— Коль скоро сегодня только женщины умеют убивать прежде, чем убьют их, я нахожу совершенно естественным, что мужчины умирают без сопротивления, как в один из ближайших дней умрете все вы...
Андре Шенье не смолк ни на секунду, но покраснел и прикусил губу, и я понял: он все слышал и молодая узница с лихвой отплатила ему за разговор с другой, который сочла чересчур доверительным.
Тем не менее госпожа де Сент-Эньян с чисто женской деликатностью ни на секунду не понизила голос, боясь, как бы Шенье не услышал упрек, не отнес его к себе и, решив, что задета его честь, не дал волю своему неосторожному языку.
Я увидел, что к нам потянулись подозрительные субъекты, бродившие за колоннами, и вознамерился положить конец всем этим мелким хитростям, раздражавшим меня, потому что я-то пришел с воли и лучше разбирался в положении узников, чем все они, вместе взятые.
— Нынче утром я виделся с вашим батюшкой,— внезапно объявил я Андре Шенье.
— Сударь,— попятился он от удивления,— но я сам видел его только в десять.
— Он пришел сюда прямо от меня,— вскричал я.— Что он вам сказал?
— Как! — изумился Шенье, привстав.— Значит, это вы, сударь...
Остальное он договорил на ухо нашей прелестной соседке.
Я догадался, какое предубеждение против меня вселил в сына бедный старик.
Неожиданно Шенье поднялся, сделал несколько шагов, вернулся, встал напротив нас с герцогиней и, скрестив руки на груди, громко и гневно начал:
— Коль скоро вы общаетесь с негодяями, истребляющими нас, гражданин, можете повторить им от моего имени все, за что меня арестовали и препроводили сюда, все, что я сказал в «Жур-наль де Пари» и что я кричал в уши оборванцам сбирам, явившимся к моему другу, чтобы схватить его. Можете повторить им все, что я написал вот тут...
— Небом заклинаю, замолчите! — не выдержала молодая женщина, хватая его за руку. Невзирая на ее противодействие, он вытащил из кармана листок бумаги, хлопнул по нему рукой и прочитал:
«Что они палачи и осквернители закона; что если уж в моих руках не суждено засверкать мечу, у меня остается мое сокровище — перо; что если я проживу еще хотя бы день, то с одной целью — оплевать их имена, воспеть их казнь, которая близка, и поторопить треххвостую плеть, уже занесенную над триумвирами; что я говорю вам все это в присутствии сотен других баранов, которые, как я, подвешены на окровавленные крюки народной бойни и пойдут на стол самодержца-народа».
Заслышав раскаты голоса Шенье, узники столпились вокруг него, словно злополучные бараны, с которыми он их сравнил, вокруг вожака. Он изменился до неузнаваемости. Мне показалось, что он внезапно вырос; зрачки его от негодования стали вдвое ярче и шире; он был прекрасен.
Я повернулся к господину де Лагарду, офицеру Французской гвардии, и бросил:
— В жилах у этой семьи слишком горячая кровь. Я не сумею помешать ей пролиться.
Сказав это, я встал, пожал плечами и отошел в сторону.