Изнанка матрешки. Сборник рассказов
Шрифт:
«Что если, – думал Николай, посмеиваясь задиристым выкрикам друзей при встрече с посельчанами, – завернуть вот сейчас за угол бывшего сельсовета и пройти шагов тридцать? Там дом Ленки. Она, говорили, к родителям из города приехала. Можно серенаду ей спеть, народ повеселить, Ленку позабавить, самим подурачиться. Всё сделать, как в кино показывают. Пусть вот Толя-певун наш за мою спину спрячется и споёт, Санька на гитаре играет, а я пение изображать буду. А? Потеха!»
Дом бывшего сельсовета обветшал, облетела штукатурка. Поравнялись с ним.
Предложение Коли всем показалось распрекрасным, и компания, наперебой предлагая подробности предстоящего спектакля, завернула за угол на узкую улочку…
Всё изменилось вдруг сразу.
Запах – дымом пожарища потянуло.
Освещение – мрачные тучи набрякли ноябрьской безысходностью.
Справа, на месте аккуратных зелёных дворов, открылось утоптанное бугристое поле. А перед дружками серой группой замерли странные люди в касках.
– Э-то же… немцы! – шелестнуло за спиной Николая, сошедшегося грудь в грудь с неожиданно возникшими, словно приведениями, солдатами.
Он и сам понял, кто они, увидев перед собой худых жилистых неопределённого возраста людей в немецких касках, с автоматами, прижатыми к груди. В их глазах, до того тусклых и усталых, забился разгорающийся блеск удивления и страха от внезапной встречи.
У Николая дрогнули колени, подвело живот, каким-то внутренним звериным чутьём он осознал смертельную опасность, готовую обрушиться на него и его друзей.
Несколько минований длилось осознание встречи, недоумённое рассматривание друг друга. Перед пропылёнными, не выбритыми и голодными солдатами, патрулём или разведкой, чудным видением возникли на голову их выше молодые, незапуганные и неистощённые ужасами войны, ребята…
Жалобно гуднули струны гитары, и Санька, бросив её, согнулся и бросился в сторону, в поле. Короткая очередь, прямо с груди, разорвала на Саньке кремовую с погончиками рубаху. Санька свалился неподвижным кулём.
Ещё секунда… Длинная, вместившая в себя осознание случившегося, принятия решения и начала действия.
Из-за Николая полыхнул красной рубахой Женька и, бодая головой, сильно ударил впереди стоящего фашиста. Следом за ним Николай, как учили в армии, сделал резкий выпад, перехватил поворачивающийся на него ствол автомата, выкрутил его из рук противника и с силой ткнул автоматом в его лицо…
Ещё секунды назад они шли, ища веселья, спокойные, радостные, мирные, и, вдруг, неведомым образом выпав из своего времени, схватились в яростной рукопашной. Свободно вдохнули, но натружено выдохнули от внезапно налившихся мышц, страха и ярости, ударивших по нервам.
Дрались неосознанно, ведомые инстинктом воспоминаний других, прошедших войну, своих дедов и прадедов.
– Автоматы! – кричал Николай. – Отбирай!
Сам он держал автомат за ствол и бил им по каскам – стрелять по людям он и забыл, и не мог.
Но, когда в распавшемся клубке тел он увидел, как Женька свалился под выстрелами в упор, он ощутил в себе некое знание, как будто уже не раз участвовал в подобных схватках. Стал расчётливее, сумел охватить единым взглядом всех и оценить обстановку.
Они – сильные и здоровые – проигрывали.
Недвижно и неловко лежал Женька, сигналом опасности горя рубахой. Олег, схватив двух солдат, гнул их к земле, в руке одного из которых зловеще блестело жало ножа. А Толька изнемогал в схватке один на один с с упавшим вместе с ним немцем…
Выстреливший в Женьку, завалился от пуль Колькино автомата. Двое обезоруженных привлекли к себе внимание остальных ребят, забывших оглянуться, занятых только борьбой. Однако один фашист отбежал метров на десять и готов был на выбор бить по всякому, кто ему подвернётся. И первой целью был он, Николай, остальные прикрыты, увязанные друг с другом. Он сделал почти бессознательный рывок в сторону, упал, автомат запрыгал в его руках…
Внезапно ярко вспыхнуло далеко склонившееся к западу солнце.
Первым очнулся Женька, протёр глаза, ощупал на груди пробитую в трёх местах рубаху, приподнялся, сел. Рядом тяжело дышал и растерянно осматривался Олег, всё ещё ожидающий неминуемого удара ножом. Кучкой толпились ребята. Злые, бестолковые. Из-за досок тротуара выглядывало искажённое лицо Кольки, водившего перед собой сжатыми кулаками. Все грязные, оборванные, расслабленные.
Сгрудились, непонимающе глядя друг на друга, словно встретились впервые и теперь пытались угадать, кто есть кто. По молчали и, не оглядываясь на Саньку, что стоял на четвереньках и тупо смотрел им вслед, выбрели на главную улицу…
– Подрались-таки, кобели проклятые! –сказала старушка, гревшаяся в закатных лучах солнца, но по интонации нельзя было понять – осудила она их или одобрила.
ШЁПОТ ПАМЯТИ
Игорю не спалось. Он знал, что не спит, но это не походило и на явь. Он лежал на правом боку, подоткнув под голову твёрдую подушку. Плечо упиралось в её скатанный край.
На душе было неспокойно. В кои веки приехал поохотиться на уток, а теперь мнилось – на собственную травлю.
Может быть, крепкий чай, выпитый перед сном, не давал успокоить ему мысли и нервы?
Игорь вздыхал и ворочался, с закрытыми глазами видел себя как бы со стороны. Отчего становилось тревожно и нехорошо. Вырванный из городской многовариантной круговерти и почти внезапно втиснутый в тесный мирок дома лесничего, он томился странными видениями с самого вечера, как только приехал в это скромное урочище.
Мучил вопрос: что позвало его сюда? Словно кто-то подстегнул. Собирался в спешке, гнал машину так, будто боялся опоздать. К чему?