Изобретение зла
Шрифт:
Как всегда по утрам, я читал свою любимую книжку, в зеленой обложке, о приключениях цветов. Я читал её с тем чувством, с которым гладят любимого мурлыкающего котенка. Текст, который я знал наизусть, был несущественным. Было просто приятно открыть нужную страницу и увидеть нужное слово в нужном месте - хорошо, когда все сходится. А ещё в книжке были картинки.
Новенький осмотрелся. Он был одет во все черное: черные джинсы и черная рубашка; большие больничные черные тапочки, рассчитанные на взрослых.
Итак, он осмотрелся. Позже я узнал, что это был его характерный жест оглядеться и посмотреть в глаза каждому, кто есть поблизости. Он сделал шаг и на мгновение превратился в картинку из моего вчерашнего воспоминания. Сделал ещё шаг и вышел из картинки.
– Меня зовут Черный, - он сказал и снова огляделся, ожидая реакции.
Реакции не было.
Меня удивил его голос. Голос был двойственным, как будто склеенным из двух непохожих друг на друга голосов, - один из них был скрипучим, ярким, голосом охрипшего щенка; другой - тихим и плавным, с легким шипением, от которого становилось жутко - голосом змеи.
Ему было лет двенадцать. Длинные прямые волосы неопределенного цвета, не черные, как можно было бы предположить. Черные большие глаза, шеки как живот лягушки. Тонкое, вытянутое в длину лицо почти без губ. И снова двойственность: верхняя губа далеко выдавалась вперед и свисала треугольничком посредине. И было что-то невообразимо противное в том треугольничке. Длинный шрам, идущий через щеку назад - возле шрама ещё видны метки от уколов иглы: сшивали недавно и сшивали неаккуратно. Тонкая, но очень костистая фигура.
– Я сказал, меня зовут Черный!
Никто не возражал. Черный прошелся между кроватями.
– Эй ты, простыня, иди сюда! Тебе сколько лет?
– Тринадцать, - почему-то соврал Белый и мне стало стыдно за него; ведь ему уже четырнадцать. Я бы никогда не стал так врать.
– Молодец, тебя называют Белый?
Новенький спрашивал с властностью профессионального палача. И он хорошо знал наши условности.
– Ну да.
В этот момент я отвлекся и не видел самого интересного. Я услышал лишь странный, не похожий на голос вскрик - такой, будто бы кричали, втягивая воздух в себя - Белый упал на кровать и, всхлипывая, прижимал руки к лицу. Все молчали.
Красный сел на кровати.
– Что, кулаки чешутся?
– спросил Черный, не поворачивая головы.
И Красный смолчал. Его кулаки больше не чесались.
Новенький потрепал Белого по щеке.
– Молодец. Вот так теперь и лежи. А глазик заживет.
Кажется, "молодец" было его любимым словом.
– Однажды Шерлок Холмс спросил Ватсона, - сказал Пестрый с кровати у окна,
– "Зачем ты мне выбил глаза?" "Чтобы обострить твой слух, - ответил Ватсон, - а зачем тебе глаза, если в Лондоне всегда туман?"
Черный на эту шутку не обратил внимания.
– Ты будешь у меня телохранителем, - продолжил он, разговаривая с Белым.
Будешь ходить у меня за спиной на четыре шага. Будешь плохо ходить или подойдешь ближе - выбью глаз. Ты понял? Говори.
Белый пробормотал что-то.
– Что? А я их не боюсь. Я ненормальный, мне ничего не будет. (Он скривил лицо, изображая ненормального - вышло похоже.) Я только первый день из психушки. А скажешь кому - выбью оба глаза. Щас лежи, молодец.
Я сел на кровати. Стаи пылинок ловко гонялись друг за другом в солнечном луче, то опускаямсь, то взлетая и теряясь в темной прозрачности воздуха. Я провел руку сквозь луч и пылинки, обогнув её, закружились в танце. Моя тень знакомым силуэтом проваливались с кровати на пол. Пол был раскрашен теплыми золотыми квадратами. Дверь приоткрылась, вошла маленькая Синяя, но, застеснявшись, спряталась в коридор - спряталась вся, кроме головы. Голова была с большим синим бантом. Чего ради она так вырядилась? Правда, бантик красивый.
Я встал. Я был испуган очень простой мыслью. Есть такая старая больничная примета: если новенький узнает, что на его кровати кто-то недавно умер, то он сам скоро умрет. Ведь это же так просто.
– А знаешь?
– сказал я.
Черный насторожился. Так просто. Сказать, что на его кровати кто-то умер.
И он тоже умрет. И убью его я. Для этого нужно только сказать. Он такой большой и сильный, а я знаю слово, которое его убьет.
– А знаешь, что твоя кровать вторая?
– Ну.
– Недавно на этой кровати лежал другой, но он умер. Ему неправильно сделали операцию. Он был Светло-зеленым.
– Спасибо, что сказал, - тихо проговорил Черный, - я тебе этого не забуду.
Я помню друзей. От чего он умер?
– От операции.
– Понятно, что от операции. Как это случилось?
– Он воровал деньги из шкафчиков и ему вдруг стало плохо. Спасти не смогли.
– Вот сразу так и стало плохо?
– спросил Черный.
– Он врет все, - сказал Фиолетовый.
– Никаких светло-зеленых у нас не было.
Никто у нас не умирал. А кровать специально для тебя вчера принесли. Можешь спросить кого хочешь.
– Они не помнят?
– спросил Черный, обращаясь ко мне.
Он сразу поверил мне.
– Никто ничего не помнит, даже врачи, - возмутился я.
– Но я точно знаю!
– Мы оба с тобой знаем. Его стерли, это так называется.
– Стерли?
– Потом объясню. Так его не было?
– Не было, - сказал Фиолетовый.
– И на этой кровати никто не умирал?
– Никто.