Изобретение зла
Шрифт:
30
Когда я вошел в синюю комнату, Синяя сидела на полу, перибирая открытки.
Пестрый что-то царапал на подоконнике.
– Знаете, Ватсон, - сказал Пестрый, - на какую тему придумано больше всего анекдотов? Не знаете? Из четырех букв, первая и последняя "С". Малыши, желаю успешного секса.
– Он вышел.
– О чем это он говорил?
– спросил я.
– Притворяешься или не знаешь?
– Не знаю.
– Вырастешь - узнаешь.
Я помолчал немного.
– Ну чего ты здесь сидишь, пошли к нам.
– А ну его, - ответила Синяя, - сам туда иди.
– А я тоже не хочу, - я сел рядом и стал перелистывать книжку. Я часто носил книжку с собой, потому что скучно читать на одном месте.
– А он кто?
– спросила Маша.
– Он Черный. Сказал, что его так зовут. А ещё он Белому чуть глаз не выбил. Сказал, что выбьет.
– Я знаю, - Синяя вздохнула по-взрослому, придвинулась и закрыла мне книгу, потом отвела мою руку в сторону, потянув за палец.
– Ну брось читать, хватит.
Я любил, когда она со мной так обращалась - как с собственной куклой.
Приятно, когда кто-то так бесцеремонно обращается с тобой, угадывая женским чутьем, что тебе нужно.
– А ты у него шестерка, да?
– Шестерка - это разведчик.
– Ага, я знаю, разведчик, мне уже рассказали. Бедненький. Ты его боишься?
– Не боюсь.
– Да, ТЫ не боишься.
Она сделала слишком сильное ударение на "ты".
– Почему это ты так уверена?
Но она и не собиралась отвечать. Она была уверена и все. Какие-то дальние перетекания и переплывания мыслей ясно просвечивали на её лице; она продолжала улыбаться. Наконец, придумав что-то интересное, она спросила.
– Хочешь расскажу тебе что-нибудь про любовь?
– Мне эта любовь уже в печенках сидит, так надоела.
Синяя сделала круглые глаза.
– Да, да, я все про любовь знаю. Представь себе.
– Ой, что-то плохо представляется.
– Все знаю. Во-первых, любовь, она очень большая.
– Правильно.
– Потом, она похожа на радугу.
– Ты, что, поэт?
– удивилась Синяя.
– А ещё она всех нас держит привязанными на веревочках и дергает за веревочки. Мы бегаем, гуляем или вот тут сидим, а она возьмет и дернет. И ты даже не хочешь, но все равно должен слушаться и делать все, что она заставляет.
– Я знаю, ты много страдал от любви!
– Ну, не мало, - соврал я, - точно, много.
В дверь снова просунулся Пестрый.
– За что тебя так женщины любят?
– спрашивает как-то Шерлок Холмс
Казанову, - начал он.
– Уйди!
– грозно сказала Синяя.
– А за то, что когда они мне говорят "Уйди!", я никогда не ухожу, продолжил Пестрый, но все равно скрылся за дверью.
– А тебе когда-нибудь признавались в любви?
– спросила Синяя.
– Не признавались.
– Что, ни разу?
– Я ж сказал, ни разу.
– Странно.
– Почему странно?
– Потому что ты красивый, да.
Я не придумал сразу, что ответить на это. Вопрос о собственной красоте ещё никогда меня не волновал. Я часто размышлял о себе и много знал о себе, и ещё больше выдумывал. Я представлял себя сильным, огромным выше туч, здоровым навсегда и бессмертным, но красивым - никогда.
– Да, красивый. И не возражай.
Я и не собирался возражать.
– А что, если бы какая-нибудь девочка тебе призналась?
– Что призналась?
– Ну в любви призналась, ну что ты не понимаешь?
– Я бы обозвал её "Любка-язва" или стукнул бы по голове портфелем.
Выражение "Любка-язва" я недавно прочитал в книжке и сразу же влюбился в это сочетание слов. Я только ждал первой возмиожности, чтобы самому высказаться так же красиво. И вот возможность предоставилась.
– А меня бы ты не стукнул по голове портфелем?
– поинтересовалась Синяя с милой отстраненностью. Она отвернулась в сторону и стала похожа на картинку из букваря. Я обиделся на нее, чуть-чуть, потому что она не заметила моего красноречия.
– Не стукнул бы.
– Почему?
– А у меня здесь портфеля нет.
– Ну и ладно, читай свою книжку, на, - она открыла книжку и положила передо мной.
– Не хочу.
– А почему не хочешь?
– А ты мне не даешь.
– Ну и пожалуйста, тогда я уйду.
Но она не ушла, а осталась сидеть, все так же глядя на меня.
– Не надоело читать?
– Мне все надоело. Если бы сделать крылья, я бы отсюда улетел.
– Крылья?
– Ты только никому не говори. Я сделаю крылья, а потом убегу отсюда. Надо только взять твердой проволоки, а потом выгнуть её вот так, а потом спуститься вниз и убежать. Я так и сделаю.
Синяя опять придвинулась, её глаза светились.
– А это очень страшно, да?
– Я не боюсь.
– А ты правда прыгнешь с крыши?
– Правда.
– Если ты правда спрыгнешь с крыши, то я тебя поцелую. Хочешь?
Я не предчувствовал никакого особенного счастья от её целования, но из вежливости притворился, что хочу.
– А если я разобьюсь, ты будешь плакать?
– Я все глаза выплачу, честное слово. Вот увидишь, я буду очень стараться плакать. Наплачу целый тазик. У меня слез много - смотри.
Она прищурилась и выдавила слезинку.
– Или не надо крыльев, идем.
Она взяла меня за руку и подвела к окну.
– Видишь, мы тут просто спустимся вниз, только потихоньку возьмем простыни и привяжем. С тобой я не боюсь.
– Не получится, - сказал я.
– Красный уже два раза пробовал убежать.
Теперь все уверены, что убежать нельзя. И главное, что нет никакого забора. Он нам так рассказывал: ты бежишь, бежишь, сворачиваешь, и попадаешь сомвсем не в тот переулок. Потом опять бежишь и опять не туда попадаешь. Он так бегал целый вечер, никто его не хватился. Наверное, все знают, что отсюда сбежать нельзя.