Изобретение зла
Шрифт:
Он бросил карты, покопался в шкафчике и вытащил несколько упаковок. Он был очень зол.
– Пошли!
Однако исполнить свою угрозу Гришке не удалось - детей не оказалось в палате. Разозлившись ещё сильнее, он перевернул две кровати и ударил в грудь
Гришку Второго.
– Чего ты?
– удивился Гришка Второй, могучий краснолицый пузан, с виду напоминающий флегматика. Однако, разъяряться Второй умел не хуже Первого.
Второй вышел, бросив упаковки на кровать. Через минуту принес брыкающегося
Серого.
– Кусается, гад!
– Дай ему по голове.
Гришка Первый хлопнул Серого по затылку и тот сразу обмяк.
–
– А вот так!
– он открыл Серому рот и высыпал туда одну бумажечку порошка.
– Подай воды, сейчас он у меня запьет.
– Смотри, чтоб не захлебнулся.
– Туда ему и дорога.
– Смотри, кто приехал, - сказал Гришка Второй, - начальнички на машине!
Из автомобиля выходили Пупсик и Велла.
Гришка Первый бросил Серого и подошел к окну.
– А девочка у него ничего себе!
– Почему у него?
– Да, почему не у меня?
– осознал идею Гришка Первый.
– Станешь у двери и сразу закроешь. Я уберу старика.
Еще вчера Гришки Первый и Второй были вполне смирными и исполнительными созданиями. Они платили вовремя профсоюзные взносы, регестрировались добровольными участниками общества охраны рыбных запасов, никогда зазря не били пациентов - разве что под горячую руку, позволяли женам связывать себя в те вечера, когда напивались вдрызг, и если после таких вечеров обмачивали постель, то слезно каялись, из всех искусств считали важнейшим кино и игру на магнитофонах, а все указания свыше слушали с видом всеобъемлющего смирения. А сегодня их бес по путал. Но сегодня бес путал всех и каждого.
Пупсик вошел первым и был схвачен за грудки. Велла осталась у дверей, прикрытых Гришкой Вторым. Серый уже очнулся и уполз под кровать.
– Пупсик, - сказала Велла, - дай ему в морду.
Еще минуту она стояла и смотрела на избиение преданного ей существа, потом начала снимать перчатку.
– А вас, дамочка, попрошу пройти сюда, - галантно предложил Гришка Второй.
– Ша!
– сказала Велла и бросила перчатку на пол.
– Это что?
– невинно удивился Гришка Первый.
– Ножи. Новая модель для самообороны.
Она схватила Первого за горло, из под пальцев потекли струйки. Большое тело обмякло и упало рядом с перевернутой кроватьсю.
– Не бойся, Пупсик мой, - сказала она, поднимая преданное существо, не бойся, на втором уровне можно убивать кого хочешь. Если соблюдать осторожность и не оставлять свидетелей. Теперь ещё одного.
Она начала стягивать вторую перчатку.
71
В этот же богатый событиями день Пупсик поговорил с Кощеевым. Кощеев докладывал о проделанной работе.
– Больше всего необычных вещей произошло сегодня, - говорил он.
Поменялись все изображения. Вместо картин на стенах теперь висят портреты исторических вождей, мне совершенно неизвестных. Вот например... (он прочитал по бумажке). Висит некоторый Циньшихуанди. Вы его знаете?
– Лично не знаком, - ответил Пупсик, - но знаю, что этот правитель казнил всех до единого китайских ученых, не оставил никого. Вы знаете, какой величины
Китай?
– Не знаю, - ответил Кощеев, - но думаю, что маленький, если всех ученых удалось казнить. Или вот...
– Прекратите.
– Хорошо. Еще изменились лица всех людей в сторону ширины и прочности, по этому поводу стоматология объявила голодовку. На меня хотя бы посмотрите.
Пупсик поднял голову и вяло посмотрел.
– Я знаю. Ну и что?
– По небу летают посторонние предметы
– Ничего. Я вообще не думаю об этом. Мне кажется, вы преувеличиваете.
Кощеев помолчал.
– Да, вот еще, - вспомнил он, - если это имеет отношение к делу. У меня слабость нервной системы, поэтому я иногда вспоминаю то, чего не было. Бывает вообще что-нибудь неописуемое. В последнее время моя слабость усилилась, но некоторые картинки стали сбываться. Но не все. Позавчера я вспоминал тех змеев, которые сегодня стали летать по небу. Понимаете, позавчера, то есть заранее. Тогда же я вспомнил, что по улицам бегал лев. И точно так же и получилось. Но, конечно, вспоминается и чепуха. Например, я вспомнил, что вас зовут Пупсик. Смешно, да? Но вы не обижайтесь. А еще, когда я впервые вошел в госпиталь, то вспомнил, что уже здесь был. Это должно быть важно.
– Это совершенно неважно.
– Что?
– Все. Забудьте все то, о чем вы мне рассказали.
– Это она?
– наконец спросил Кощеев.
– Не смейте думать о ней плохо.
– Я все равно не откажусь, - сопротивлялся Кощеев.
– От чего вы не откажетесь? От этих ваших выдумок? Нет ничего. Вы, что, поверили в Машину? Почитайте предисловие к любой книжке сказок, там вам сразу объяснят существует Машина или нет. Вы знаете, где сидят верящие в Машину? В моей лечбнице. И в паспорте каждого указано, что он неизличимый псих. Но паспорта им уже не понадобятся. Вы хотите присоединиться к этой компании?
– Вы мне грозите?
– Да. Сегодня вы уволены, так так должности воспитателя не существует.
Найметесь где-нибудь фельдшером или санитаром. Где-нибудь, только подальше отсюда. Если вы не уберетесь отсюда в техдневный срок, я назначу комиссию и вас упеку пожизненно.
– Куда?
– В палату для неизлечимых.
– Дайте мне пять дней. Четыре с половиной!
– Торг здесь неуместен. Вы опасны для общества. Вы вообще маньяк ведь это была ваша идея давать детям анастадин.
– Нет, ваша.
– Может быть, и моя. Но вы меня подтолкнули к этому.
– Что она сделала с вами?
Пупсик помолчал, обдумывая ответ.
– Она - высщее существо. Не нам её судить. Мы с вами уже зажились на свете.
Люди, я имею в виду. Мы подлы, грязны, мы не можем не воевать. Мы только и можем, что выдумывать бомбы и снаряды, заканчивать великие войны и начинать величайшие. Однажды мы почти погубили её. Но, к счастью, она бессмертна. Мы можем говорить о ней все что угодно и ругать её последними словами, но она вне морали. Точнее, она выше морали. Морально ведь в конце концов именно то, что работает на совершенствование мира. А она и есть это совершенствование. Даже если она станет резать всех нас по кусочкам, я не смогу её осудить. Она делает это по причинам, которые я не понимаю. Но все, что делает она - есть благо. Вы не способны понять что она такое. Я тоже не понимаю, но я хотя бы чувствую. Она дает мне особенную силу, как психалог, я точно чувствую природу этой силы - я бы назвал её неодиночество. Только теперь я понял, как одинок каждый человек - обреченный, страдающий, непонимающий и непонятый. И только она может все понять, всему поверить и каждого простить. Когда я думаю о ней, я чувствую себя младенцем, которого мать прижимает к груди - примерно так, на самом деле мои чувства неизмеримо сильнее. А вы слишком привыкли к одиночеству и научились страдать. Может быть со временем вы меня поймете.