Кабинет фей
Шрифт:
— Необходимо все предусмотреть, — сказал граф, — раненым прикинусь я, а вы будьте Орфеем [119] ; начинайте петь, быть может, наши дела пойдут лучше, чем мы смеем надеяться.
Понсе де Леон выбрал самый трогательный мотив и самые нежные слова из всех, какие только помнил; голос его звучал все громче, и казалось, что даже эхо не решается отозваться, боясь прервать его, — все погрузилось в зачарованную тишину, соловьи заслушались, зефиры затаили дыхание. Сам граф де Агиляр уже едва узнавал голос своего кузена, так прекрасно он звучал.
119
Орфей —
Пропев этот чудесный мотив, он спел и следующий, на который сочинил такие стихи:
Чтоб сердце полонить, Любви мгновения хватает, Но как же всяк из нас страдает, Когда пытается сей пламень угасить!— Я понимаю, кому адресована эта песня, — сказал граф, перебивая его, — уверен, что вам пришлось выдержать не один бой со своей страстью, такой неистовой и необычной.
Дон Габриэль отвечал:
— Мой разум, как вам известно, до сих пор был мне не слишком полезен в этом деле.
— Как знать, — прибавил граф, — быть может, увидев ту, кого любите, вы тем легче исцелитесь.
— Ах! Я не льщу себя такой надеждой, — сказал дон Габриэль, — да и увижу ли я ее? Я надеялся, что песни мне помогут, и, однако же, никого не видно, никого не слышно.
— Придется вам начать снова и петь без устали.
— Как! — воскликнул Понсе де Леон. — Вы хотите, чтобы я пел всю ночь?
— Раз вы влюблены как соловей, — отвечал на это граф, — так и пойте столько же, сколько он.
Понсе де Леон тут же спел такой куплет:
Не защищен приют ничей От всех терзаний, что любовь нам посылает, И сердце гордеца сгорает От жара, что зажег в нем дивных взор очей.Исидора, Мелани и бывшая при них благородная девица по имени Роза уже спустились в сад и тихим шагом шли к усадьбе, как вдруг услышали этот голос, показавшийся им таким чудесным, что они тут же со всех ног побежали обратно к павильону, поднялись в комнату и приблизились к окнам с поспешностью, не оставившей Понсе де Леону и графу сомнений, что девицы хотят их послушать.
Легко догадаться, что наш влюбленный ничего не упустил, чтобы очаровать этих дам, но время от времени повторял своему кузену:
— Признаюсь, мне было бы весьма жаль моих стараний, окажись вдруг, что Исидоры здесь нет.
Он говорил шепотом; и каково же было их удивление, когда вдруг наверху начался маленький концерт. Исидора играла на арфе, Мелани на гитаре, а Роза на виоле [120] . В комнате зажгли множество ярких свечей. Дон Габриэль едва не умер от радости, льстя себя надеждой, что вся эта симфония с иллюминацией отчасти затеяна ради него; но слышать ему показалось мало, нужно было непременно найти способ увидеть. Тут сослужила ему службу его легкость: он забрался на дерево и сумел без труда увидеть дам, державших инструменты. Впрочем, он был слишком далеко, а жалюзи слишком густы, чтобы иметь удовольствие различить их черты.
120
Виола — род старинных струнных смычковых музыкальных инструментов
Девицы играли мало: им больше нравилось слушать очаровавший их прекрасный голос, чем собственную игру. Они все еще внимали пению, когда граф де Агиляр принялся громко стонать.
— Как больно, брат мой, — говорил он, — рана моя ноет все сильнее, и, если придется провести здесь ночь, завтра я умру.
— Увы, — отвечал дон Габриэль, — что же нам делать? Придется пойти в этот дворец и попросить помощи.
Они нарочно говорили громко, чтобы их услышали.
— Это, должно быть, странники, — сказала Исидора, — сейчас ополчение направляется в Туй, и на них, наверное, напали какие-нибудь солдаты.
— Ах, сестрица, — воскликнула Мелани, — не следует отказывать в милосердии людям, которых могут убить нынче же ночью под нашим окном; надобно заговорить с ними и объяснить, что им делать.
Тут Исидора громко произнесла:
— Вы должны постараться выбраться из этого леса, здесь вас подстерегает много опасностей.
Понсе де Леон поспешил ответить ей:
— Мы возвращаемся из Сантьяго, сударыня, на нас напали грабители и ранили моего брата мечом в бок. Еще так недавно он мог идти самостоятельно, но вот силы оставили его; я уложил его под этими деревьями и не знаю, что делать такой темной ночью.
— Нам очень жаль вас, — отвечала Исидора, — за нами дело не станет, вас примут здесь и дадут вашему брату время поправиться.
— Да воздастся вам за это на небесах, — отозвался граф, — скажите же, сударыня, к кому нам обратиться?
— Подойдите ко дворцу и спросите капеллана, — объяснила Мелани, — ему приказано давать приют пилигримам, а мы пошлем вам помощь сразу, как сможем; только не рассказывайте никому, что говорили с нами, однако если вы знаете какие-нибудь романсы, не забудьте их: здесь их очень любят.
Закончив разговор, барышни закрыли окна, погасили свечи и побежали в комнату к донье Хуане, чтобы проведать, как пойдут дела у пилигримов. Вскоре явился капеллан и доложил, что двое молодых людей, одного из которых грабители ранили мечом по дороге из Сантьяго, просят приюта; он добавил, что никогда еще не видел таких красавцев и к тому же, судя по внешности, из благородных семей.
— Они испанцы?
— Нет, сударыня, фламандцы.
— Какая удача! — воскликнула она. — Быть может, они встречали там моего брата и расскажут мне что-нибудь о нем — я так за него волнуюсь; а если бы они знали еще и романсы, то я была бы рада им вдвойне.
— Они утверждают, что знают замечательные романсы, — отвечал капеллан.
Она приказала немедленно позвать их.
— Но, сударыня, — сказал привратник, — раненый вряд ли долго продержится, его надо бы уложить в постель.
— Что ж, будем милосердны, — согласилась донья Хуана, — пусть им отведут комнату во дворце, а мы принесем им поесть. — И то сказать, это было одним из излюбленных благодеяний Хуаны.
Капеллан, который уже понял, что пилигримы сумели снискать расположение, пошел за ними и провел их в весьма красивые апартаменты, те самые, которые обычно занимал, приезжая в эти края, дон Луис. Он приказал приготовить им добрый ужин и рассказал, что донья Хуана и ее племянницы прониклись таким состраданием, что сами придут подавать им и прислуживать.