Кадиш по Розочке
Шрифт:
Это были уже не чужие люди. А завтра их отведут в ближайшую балку и расстреляют. Бух, и нет высокого рыжего Васятки с детским наивным лицом и хитроватого Штыря. Просто, нет. Хотя, как им поможешь? Взять штурмом их 'тюрьму', где, наверняка, не один солдатик стоит? Смешно. Воин нашелся. Давид против Голиафа. Значит, завтра в балке их не станет.
В балке! Ведь не поведут же целый отряд расстреливать двух воров? Значит, там можно что-то попробовать предпринять. Как тот часовой сказал - утром. Значит, утром нужно быть там, неподалеку. Посмотрим. Получится - будет он с попутчиками и с чистой совестью. Нет - только с чистой совестью. Главное, самому не особо подставляться. Мысли бежали лихорадочно. Сталкиваясь и путаясь. Но
Вечерело. Юноша замерз, но огонь разводить не решался. Пытался согреться, приседая, разминая руки. Тепла хватало не на долго. Гораздо лучше помог самогон, припрятанный им в телеге. Жидкость была мутной и противной на вкус, но согревала почти мгновенно. Ну, почему сейчас зима? Эх, в прежние годы зима была его любимым временем. Каникулы, катания, веселые праздники в доме бабушки, угощения, снежные битвы. Это все в прошлом. Теперь только холод. Хоть и юг, а пробирает до костей.
Давид достал пистолет, дозарядил недостающие патроны, проверил, легко ли он выскакивает из кармана шинели, забрался на телегу под рогожу, которой укрыл продукты и вещи. Думать не хотелось, но мысли постоянно крутились в голове, не давая заснуть. Почему, собственно, он должен помогать этим, не особенно приятным людям? Какие претензии у него к сторонникам комиссаров в городе Мелитополе? Может быть, плюнуть на все это? Но что-то не давало ему бросить чужих и неприятных ему Васятку и Штыря. Они не друзья, но люди, доверившиеся ему. В этих обстоятельствах уйти - значит предать. Нельзя, не сможет он дальше жить, понимая, что он предатель. Или сможет? Как же это все сложно! Он потом обязательно об этом подумает. Пока надо просто отдохнуть. До утра еще долго. Можно и глаза закрыть. Главное, затемно проснуться.
Спал плохо. Мучили кошмары. Он бежал, спотыкаясь, то от красных гвардейцев, то, почему-то, от Александра Ивановича, который вместе с молодыми офицерами преследовал его. Внезапно он оказывался возле стенки с выстроившейся напротив расстрельной командой. Каждый раз он просыпался в холодном поту, со сбившимся дыханием.
Ночной холод успокаивал. Но стоило ему пригреться под рогожей, как кошмары возвращались. Еще затемно, как только от лимана поползла серая утренняя дымка, он вскочил. Отхлебнул глоток из бутыли, зажевал хлебом. Собрал в мешок кое-какие пожитки с телеги, насыпал овса лошади и отправился в путь.
Шел не быстро. Старался не попадаться на глаза редким прохожим. Свернул в переулок за два квартала до цели похода. Дворами пробрался к зданию. Шагов за сто сел на лавке возле двух деревьев, надвинул фуражку едва не на нос и привалился к стволу. Красные глаза и запах самогона должны были объяснить особо любопытным, что он делает на лавке в неурочный час.
Ждать пришлось минут пятнадцать. Давид успел немного замерзнуть, когда ворота, закрывающие въезд во двор деревянного дома, открылись, и из них неторопливо выехала телега. На телеге ехали недавние знакомцы Давида, а рядом вышагивали угрюмые солдаты. Трое - не так много, как могло бы быть. Хотя он-то один. Ладно, посмотрим.
Давид с опаской двинулся за телегой. Не хватало только раньше времени на глаза попасться. Телега с конвоирами плутала по переулкам. Выехав из города, невеселая процессия направилась к ближайшему оврагу, который здесь называли балкой. Давид, пригибаясь, побежал к следом. Когда он высунул голову над краем оврага, картина была уже более чем определенной.
Двое бедолаг, избитых, в порванной одежде, понуро стояли напротив троих вооруженных красногвардейцев. Два красногвардейца наставили на них ружья, третий, видимо, главный, прицеливался из пистолета. Вся группа выстроилась у самой горловины оврага, шириной метров пять-шесть. Давид достал пистолет и не особо целясь, высота оврага была не более трех человеческих ростов, выстрелил в ближайшего красногвардейца, затем в другого. Первый выстрел ранил стрелка в руку, второй сбил шапку с его соседа. Расстрельная команда рассыпалась по дну оврага и принялась палить во все стороны, абсолютно забыв о своих жертвах. Давид перебежал на другое место шагах в трех, и снова два раза выстрелил. Еще один стрелок осел на землю с раной в плече.
Оцепеневшие в первый момент знакомцы Давида, видя, как разворачиваются события, накинулись на своих несостоявшихся палачей. Истерика, страх, ярость - все это сделало их очень быстрыми и сильными. Через несколько мгновений палачи лежали на дне оврага, а Давид, спрыгнув вниз, помогал Васятке вести раненного в плечо Штыря.
С большой опаской добрались до лощины, где Давид спрятал телегу. Там было все тихо. Расположились перевести дух.
– Эх, - неожиданно проговорил Васятка - даже телегу не посмотрели у 'товарищей'. Может, там чего нужное было.
– Ты, дурья башка, радуйся, что живым ушел - сквозь зубы выдавил Штырь - да, молись за студента, что не кинул нас.
– Да, я так. Побазарить чтобы, - растерянно ответил Васятка - А студент - молодец. За нами должок теперь, братан.
– Это точно! Ты студент, хоть и бурсак, а фраер надежный оказался. Не трусь. Найдем твою жену с тещей. Если что так и говори: Штырь с одесского привоза просил подмогнуть.
Давида несколько смутили эти изъявления дружеских чувств. Он нарочито стал перекладывать вещи в телеге. Случайно задел плечо раненного Штыря.
– Осторожнее, блин! Ты, студент, грабками своими не шарь где попало.
– Чем?
– не понял Давид.
– Грабками, ну, руками. Блин, как болит-то!
Штырь привалился на бок, пытаясь удобнее уложить подраненную руку и плечо. Давид глянул на него и обомлел. Рана покраснела. Из развороченного плеча, стекал гной и сукровица, торчали какие-то нитки, грязь. Пороховая гарь каймой лежала вокруг раны.
– Промыть бы рану-то - пробормотал он неуверенно.
– И то, правда, - согласился Штырь - Давай-ка, Васятка, помоги мне. А ты, студент, давай самогон. Жалко тратить, а надо. Он для такого дела - лучшее средство.
Промыли самогоном рану. Как смогли, обтерли. Васятка попытался вынуть пулю, но только получил от Штыря кулаком по физиономии. Кое-как обмотали тряпками плечо. Решили потерпеть до Джанкоя. Там, авось, сыщется врач. С тем и поехали.
Первое время ехали даже весело. От холода спасались самогоном и разговорами. Новые знакомцы Давида были из Одессы. Как они сами представились, уважаемые жиганы. Жиганы - это звание у бандитов. Что-то вроде купцов-гильдийцев. А еще были 'урки' или 'уркаганы' - конкурирующая корпорация. Попутчики объясняли Давиду, чем они отличаются. Но он понял немного. По его мнению, разница была и совсем пустяковой. Но для Штыря и Васятки это была очень важная, непреодолимая граница и различие. И те, и другие входили в организации, настоящие бандитские концерны.
Насколько понял Давид из их рассказов, в бандитском мире Одессы, куда входили Штырь и Васятка, иерархия была не менее строгой, чем в армии. Штырь был помощником какого-то крупного бандита. По его словам, они 'держали' всю торговлю мануфактурой. То есть, обирали мелких торговцев и обеспечивали безопасность контрабандистов.
Но в какой-то момент в городе сменился самый главный бандит ('король'). С новым 'королем' у их командира отношения не сложились. Причем, настолько сильно, что он 'в ящик сыграл', то есть умер или был убит. Штырь и его подручный, Васятка, единственные члены банды, оставшиеся в живых, решили 'сменить приписку'. И теперь пробирались к 'крымской братве', чтобы немного 'пересидеть'. Из рассказа выходило, что статус, приобретенный бандитом в их иерархии ('уважение' в их понятиях) не терялся, а как-то передавался во все концы огромной империи. Одесские бандиты в иерархии были выше крымских. Потому парочка шла в Крым вполне уверенно. Там их примут.