Калейдоскоп
Шрифт:
— Довольно, — сказал я, с трудом сохраняя спокойствие, — а то будет худо!
— Ты как ребенок! Я и шпагат умею делать!
— Достаточно! Слышишь? Достаточно! Что с диваном?
— Все в порядке. Заявление приняли. Во всяком деле самое трудное — начало. Теперь надо терпеливо ждать.
Я открыл окно и выбросил на мостовую испанские козлы вместе с колючей проволокой. Потом связал пружины шнуром, покрыл их сверху листом картона, газетами, а на самый верх положил сложенную вчетверо рогожку. В конце работы прибежала майор-хозяйка. Попахивало небольшим скандалом.
— Диван качается. Пожалуйста, немедленно подложите картон под эту и ту ножку. Я не выношу ничего хромоногого. Спасибо. Привет.
— Инженерская душа, ничего не поделаешь. — Послала мне воздушный поцелуй и на цыпочках вышла из комнаты.
А вечером знакомая мелодия опять послышалась под окном. Она то отдалялась, стихала, то снова возвращалась, более громкая и настойчивая. Таинственные фигуры, едва заметные в темноте, упорно кружили вокруг пансионата. Ждали какого-то знака? Фумарола поднялась на локте.
— Что тебе нарассказал старый киоскер?
— Абсолютно ничего.
— Не вступай в разговоры с внутренними инвалидами. Им все еще мечтается о странных вещах. Как будто винегрет в голове, но после такой закуски можно поехать на поиски котов. Подожди, я должна глянуть. Есть такие, которые всегда рядом.
Она схватила таз с помоями и выплеснула в окно. Таинственные фигуры исчезли, но через пятнадцать минут появились снова. Засвистели ту же мелодию злобно и фальшиво. Несмотря на данный им отпор, шныряли возле дома до поздней ночи. Их спугнул только грохот бубнов. Грохоча барабанными палочками, дудя в пищалки, компания старичков шла на ночную прогулку. После их шествия ночь показалась темнее. Все объяла тишина. Стало так тихо, что было слышно, как на лице спящей Фумы проступает пот.
В сумерках налетали короткие тропические ливни. Били по крыше, гудели в трубах. Ночи стали влажными и душными. Позолоченное блеском близких звезд небо опустилось на город. Моя миссия в Упании, несмотря на известный процедурный прогресс, остановилась на мертвой точке. Сюда примешивались и другие заботы.
— Каждое время имеет свой период, — вот уже несколько дней повторяет Фумарола, чем приводит меня в еще большую растерянность, потому что здешние пословицы можно толковать по-разному, так как их смысл кроется в мнимой бессмыслице.
Отсутствие календаря усиливает беспокойство. Мой куда-то исчез, местных не продают в магазинах. Хотя газеты ежедневно под шпигелем пишут, например, «Сегодня среда, завтра четверг», но очень часто бывает так, что пятница идет как вторник, а среда как суббота. Какую этим преследуют цель, почему так делается, не знает ни Фума, ни майор-хозяйка. Однако нарушенный счет времени, вначале раздражавший меня, вскоре перестал мне мешать. И только теперь, под влиянием вздохов Фумы, я попробовал сосчитать и сложить в недели проведенные вместе дни. Оказалось, что это невозможно. Время вырвалось из рук.
Я полюбил Фуму и желал ей всего самого наилучшего. Я бы не простил себе, если бы из-за меня какой-нибудь орден прошел бы мимо ее носа или ее обидели бы при повышении. Фума с черной птичкой на юбке!.. Ужасная была бы история. «Эх, ты… — так я себя тихонько отчитывал. — Этого только не хватало». И это как раз сейчас, когда в городе со дня на день делалось все более неспокойно. Приближалась Сезонная Кульминация Карнавала. В Упании, как, впрочем, и везде, возбуждение аборигенов обрушивается на иностранцев. Все чаще перед пансионатом раздавалось скуление свистулек и сухой треск барабанов. Улицу перебегали собаки в серебряных и даже в золотых ошейниках. Они обнюхивали ворота, пороги и каблуки, хватали босоногих за лодыжки и с тихим ворчанием убегали прочь. Старичков стало больше. Улицы выглядели так, точно их припорошило снегом, потому что то и дело мелькали седые бороды стариков. Их молчаливая подвижность, подобная возне муравьев, вызывала головокружение. В сапогах на резине, с резиновыми палками, старики перерывали помойки, дворы, чердаки и подвалы. С беличьим проворством они взбирались по водосточным трубам, чтобы простучать крыши и трубы. Некоторые, наверное, приехавшие из дальних мест, нападали на прохожих, требуя от них еды и питья. Говорили, что прямо из поезда многих погнали на занятия. Эти теснились на лавках в парке, слизывая остатки еды с промасленных газет.
Свистки безумствовали по ночам. Слух о поющих тенях пропал. Я перестал выходить из пансионата. После того как были отправлены соответствующие докладные записки, вручены рекомендательные письма и сделаны торговые предложения, мне ничего не оставалось делать как ждать, вооружившись терпением. Но вскоре, несмотря на заверения, что первая категория гарантирует тишину и покой, в нашем «Рае» начался подозрительный шум.
— Крысы, — утешала меня хозяйка.
— Кто-то работает под крыс, — вставлял я, прищуривая глаз.
— Откуда я знаю, кто бегает под полом. Я туда не заглядываю. Не знаю и знать не хочу.
А тем временем старички с каждой минутой становились все более нахальными. Один продвинулся так далеко, что я с криком выбежал из укромного места.
— Привидения, — смеялась Фума. — Обыкновенные любители пунша.
Она села на табуретку и стала весело болтать ногами. Вдруг вскочила, как ужаленная. Из унитаза высунул голову старичок в остроконечном колпаке. Но Фумаролу никто бы не мог провести.
— А ты куда лезешь? Не видишь, какая категория?
Старикан начал оправдываться. Он шепелявил, что приезжий, что перепутал колонки и влез не в ту трубу. Он что-то бормотал, просил прощения у Фумы, у меня, но в его бегающих глазах горела злоба. От него за километр пахло фальшью, поэтому Фумарола резко оборвала его:
— Короче, паскудник, — и спустила воду.
С шумом пронеслась вода, колпак исчез, но тишина длилась недолго.
— О, это уже слишком! — крикнула Фумарола и, не слушая оправданий, крышкой сиденья прищемила старикану нос. — У нас почетный, экстерриториальный гость, а ты опять лезешь?
Гном завыл. Прибежала майор. У нее был отличный нюх!
— Наливка! Наливка!
И только тогда мы заметили, что маленький негодяй в красном колпаке вылакал кастрюлю до самого дна.
— Даже вишни сожрал! — убивалась хозяйка и стала лупить старикана портянкой по морде, от чего тот задергался и запищал крысиным голосом.
— И серную кислоту выпил, а кислота по талонам, — подстрекала Фума.
— О, проклятый!.. — майор бросилась звонить по телефону.
Остроконечный колпак воспользовался замешательством, вырвал нос из-под сиденья и нырнул в трубу. В то время как майор по телефону жаловалась по поводу серной кислоты и наливки, Фумарола засыпала унитаз толченым стеклом и пошла в магазин. Вернувшись, она рассказала, что по пути встретила старика пропойцу. Он сразу же взял ноги в руки и крадучись куда-то ушел.