Калейдоскоп
Шрифт:
— О да. Ну хорошо… Я дам вам талоны, они облегчат вам путешествие и начало. Дальше пусть действует Будзисук. Надо будет его прижать. Всегда занят, сто дел в голове. Сто, а может быть, тысяча? Может, даже сто тысяч? О чем тут говорить? Будзисук, именно так, Будзисук. Сержант, сейчас же спуститесь в секретариат. А мы, пока будут готовить бумаги, вспомним кое-что за коньяком.
Толстяк оказался милым собеседником. Он знал множество анекдотов, умел рассказывать. Я спросил его, откуда возникла идея большой Дупы. Можно всю жизнь думать и ничего такого не придумать.
— Я увидел ее во сне. Сон был таким отчетливым, что я
Еще по одной рюмке, и пришло время прощаться.
— Плывите пароходом. Очаровательное путешествие, что за пейзажи, покой и тишина.
Мы возвращались в значительно лучшем настроении. Фума беспрерывно говорила и следила, чтобы в толпе у меня не свистнули письмо профессора. Такое на карнавале порой случается.
— Вот видишь, а ты удивлялся, что машина такая большая, что все в ней крутится и вращается, что неизвестно, зачем ее Шурумбурум придумал. А сейчас уже знаешь зачем: у тебя прошел катар? И мне она помогла! И нам двоим облегчила путешествие. Я поплыву с тобой, у меня уже есть командировка. У майора будет удар, пусть будет, получит взамен новобранца. У каждого времени свой период. В условленное время мы пошли к профессору. И пожалуйста, как тут не верить пословицам! Слушай, Будзисук тебя узнает?
— Узнает. Но, честно говоря, я в этом не убежден.
Итак, в среду на корабль и — к Будзисуку. Поплывем вверх по большой реке. В среду? Сегодня пятница, но на этой неделе среды еще не было, значит, может быть завтра, может послезавтра, может через три дня?.. Факт, что день назначен, что билеты и письма в кармане, что дело наконец сдвинулось с места.
После счастливого путешествия мы завернули в порт в Хопсе. С зеленых холмов к синей воде под голубым небом спадал каскад белых стен, украшенных букетами красных, лиловых и розовых кустов.
Отель был в двух шагах. Уладив формальности с багажом, мы пошли пешком. Директор приветствовал нас с балкона. Он махал флажком, сыпал конфетти, пускал фейерверк. Из дверей выбежал портье и из детской клизмы окропил Фумаролу мускусом.
— Слепец, не отличаешь сержанта от приезжей дамы?
— О, это мне не понравилось.
— Я сейчас тебе дам такого сержанта, что у тебя ухом моча пойдет! Прыгай с балкона, лысый пудель!
Фума была права: с хопсичами надо говорить только резко и решительно. Директор спрыгнул и в позе, полной уважения, выслушал урок хороших манер, а также указания, объясняющие наши требования, вкусы и привычки.
— …и чтобы немедленно был здесь посыльный. Он отнесет письмо барону Будзисуку. Слышал, обезьяний король?
В это время мы вошли в зал. Директор Сукот (Сукот его звали, даю слово) распластывался все омерзительней. А я почувствовал что-то недоброе. Правда, Фумарола позднее утверждала, что это она обратила внимание на щуплого человека в кресле под пальмой. Я почувствовал что-то недоброе. Изысканная наглость, с которой незнакомец рассматривал шведский журнал, давала богатую пищу для размышлений. Услышав, что я говорю о бароне, он поднял голову. Лицо без выражения, кожа смуглая, в глазах усталость.
— О, барон!.. Привет, старик, сколько лет, как я рад, ты ничуть не изменился!
— Я инкогнито, — ответил он неохотно.
— Знаю, знаю, заработался!..
Я продолжал его обнимать, чмокать, хлопать. Но Будзисук, надо
— Может быть, ты прав? Шар? Большое, круглое и летает по небу? Шар с желтыми и красными полосами? Хм, не исключено. Чего в жизни не делал. И все с успехом… Знаешь, я, кажется, действительно выиграл соревнования и завоевал Кубок. Да, это очень правдоподобно.
Возобновив дружбу, мы перешли к текущим делам. Будзисук, все прекрасно понимая, не дал мне и слова оказать. Обещал все моментально устроить.
— Представится случай — узнаешь старика. Большой размах, незаурядная личность.
Будзисук уехал, а мы пошли на лифт, чтобы подняться к себе в апартаменты. Поскольку лифт был испорчен, служащие гостиницы разносили гостей по этажам и комнатам. Под Фумаролой в три погибели согнулся директор (нагоняй не прошел даром!), меня на закорках понес старый портье. Толковое и четкое решение вопроса. Надо только помнить о том, чтобы не стукнуться в дверях головой о притолоку.
Едва закрылись за нами двери, как Фумарола упала к моим ногам и обняла колени.
— Вижу тебя, — кричала она пророческим голосом, — в лампасах, аксельбантах, с биллионами! Ты был прекрасен! Вижу тебя с большими наградами, вижу в чине генерала! Толпа расступается и кланяется! Вижу!
Лопнула натянутая струна. Я опять почувствовал себя иностранцем без права на ношение большого мундира, беспомощным касаемо окружения, мира, климата, обычаев. Если бы не Фумарола, я плюнул бы на всю мою миссию и служебные последствия. Фумарола… Редко встречается девушка, которая бы так прекрасно реагировала на жару.
Фума дала мне пить, растерла виски, раздела и уложила в постель, нежно шепча: «Ты только держись, держись молодцом». Ни на что другое времени уже не было. Будзисук должен был прийти с минуты на минуту.
— Ты приехал на день раньше, — пробурчал я, натягивая штаны. — Дай же девушке одеться.
— Я здесь ни с кем не на «ты». — Выражение лица у него было официальное, он говорил слегка в нос, как барин. — И она тоже? Ха, как-нибудь устроится. Сержант будет идти в трех шагах сзади.
— Что хорошо в постели, плохо на службе! — гаркнула Фума и стала по стойке «смирно».
— Обученная… Ну, готовы? Тогда идем.
Из гостиницы направо, среди пальм и нарциссов, шла аллея, ведущая к большой лестнице. Будзисук говорил громко, как в трубу:
— Всего ступеней, изволите знать, семьсот семьдесят шесть. Обратите внимание на знаменитую хопскую полировку и нежные краски. Мы идем по лестнице, высеченной в радуге. На одну больше, и было бы семьсот семьдесят семь? Очень тонкое наблюдение. Так запроектировал архитектор. Три семерки застряли в его голове. Он мыслил возвышенно, но наивно. Поскольку семерка считается счастливой цифрой (так излагал он суть вопроса), то три семерки были бы весьма кстати, потому что тот, кто идет к Губернатору, рискует счастьем и играет с судьбой. Наивность привела архитектора на грань роковой ошибки. Я присутствовал при этом разговоре. Помню гримасу старика и гениальные слова, разрешившие вопрос. Губернатор сказал: «Слишком много».