Калейдоскоп
Шрифт:
— Дело сделано, — сказал он и спрыгнул с моей спины.
Без сопротивления я поддался дальнейшим операциям.
— Пробор с левой стороны? — спросил Будзисук, приклеивая синдетиконом вырванные волосы. Причесал, освежил одеколоном, смазал йодом, припудрил, подклеил надгрызенное ухо. Потом карманным утюгом выгладил костюм и морщины на лице.
— Направь ему глаз. Косоглазия, кажется, не было, — пробурчал Губернатор и достал из ящика стола довольно эффектный орден. — Приколи его себе сам.
— Ваше превосходительство! — Будзисук рухнул на колени, мокрый от пота, как пожарный кран.
После награждения принесли мороженое с кремом и хрустящим картофелем. Будзисук кормил меня с ложечки.
— Следует поблагодарить, — шепнул он. — Я прямо ошеломлен любезной доброжелательностью его превосходительства. Мы не заключаем торговых соглашений с кем попало.
Поскольку я не мог извлечь из горла ничего, кроме хрипа, Будзисук пошел мне навстречу и обещал, что от моего имени вручит Губернатору письменную благодарность. Я подписал in blanco еще одну бумагу, а Будзисук дал слово, что чувство моей благодарности заключит в нескольких изящных и сердечных предложениях. Я прикрыл глаза.
— Что за манеры? Спать при его превосходительстве? — возмутился Будзисук и сунул мне в ухо кусок проволоки.
Губернатор добродушно улыбнулся.
— Я рад, что наш крем вам нравится. О, да он лакомка, пускает мороженое носом!
— Ваше превосходительство, он нарочно давится картофелем!
— Так заткни ему нос и ребром ладони дай несколько раз по шее. Вот, уже лучше.
Остатки растаявшего мороженого при помощи лейки влили мне в горло. Потом Губернатор встал.
— Мы едем в служебную командировку. Мне было бы очень приятно, если бы вы изъявили свое согласие. Будзисук, не забудь.
Аудиенция близится к концу.
Вот и все. Собственно, говорить больше не о чем. Надо будет воспользоваться приглашением. Отказаться невозможно. Фумарола тоже так считала.
— Отказать его превосходительству? Ты сошел с ума? Ты бы сам себя не узнал, если бы ему отказал.
— Возвращаемся в гостиницу.
— А действительно. На виду я тоже не люблю. Идем. А Будзисук? Он тоже поедет? Это ведь относится к его служебным обязанностям.
— Хватит! Ни слова о каналье. Присядь! Возьми меня на закорки, я плохо себя чувствую. Не качайся как верблюд! Неси ровно и смотри под ноги.
Я вмешался резко, решительно и — как я думал, — в нужный момент. Сомнения по-прежнему тревожили сердце. Я совсем не был уверен, что надолго отогнал будзисучью тучу от нашего счастья. Я мог ждать от Будзисука чего угодно.
Перед самым рассветом прибежали скоростные верблюды.
— Как там на дворе? — спросил я Фумаролу.
— Зеленая муть, — отвечала она, — и очень холодно.
А потом вдруг вскочила с постели, сбросила ночную рубашку, стала, широко расставив ноги, и всунула голову между коленями. Я знаю все это наизусть, но всегда зажмуриваю глаза, потому что всегда боюсь, что у Фумаролы что-нибудь лопнет.
— Раз, два. Нога, бедро, шея. Раз, два. Рука, ухо, пятка. Раз, два, три.
— Три?
— Я спутала упражнение. Раз, два и ничего больше.
Фумарола занимается, а я, укрывшись с головой одеялом, дремлю и размышляю. Ехать надо, потому что мы находимся в постоянном путешествии, а вставать не хочется, потому что последняя ночь была очень скверной. Страшный грохот не давал нам спать. Весь персонал вбивал крюки, и мы лишились сна. Последний крюк на четвертом этаже вбил сам директор Сукот. Старая кухарка держала стремянку, но, наверно, держала плохо, потому что, засыпая, я услышал грохот. Может быть, это директор упал со стремянки, может быть, обвалился потолок, может быть, старая кухарка рассыпалась в моем первом сне? Все возможно, все делалось в спешке, а, как известно, поспешишь — людей насмешишь. Ясно, что крюки эти вбивали халтурно.
Шипит примус на табурете, бурлит вода. Фумарола уже одета, уже помешивает в кастрюльке. За окном погонщики верблюдов ругаются с портье. Трещит разламываемый штакетник, побрякивают котелки. Погонщики высекают огонь и расставляют треноги. Поэтому я могу еще немного полежать в теплой постели и из-под прикрытых век смотреть на Фумаролу, блуждающую по комнате. Она что-то готовит мне на десерт. Я понимаю это, потому что она сыплет в кастрюлю много сахара, и каждый раз, оборачиваясь, многозначительно подмигивает.
— Если со мной по-хорошему, то я тоже по-хорошему.
Я отвечаю ей улыбкой, но не встаю. Считаю секунды, жду, пока в окне не появится солнце. О Будзисуке я стараюсь не думать.
А скандал по поводу крюков разразился вчера во второй половине дня. Возникли большие беспорядки по вине чиновника, который пришел в город с реестром опоздавших поездов. Ничего об этом не зная, мы спокойно возвращались с прогулки, довольные собой, видами, погодой и всякими мелочами, радующими туриста в большом чужом городе.
Перед гостиницей толпа. Голова к голове, плечо к плечу. Плотная стена зевак, протиснуться невозможно. Висят на деревьях, молодежь обсела балконы, парапеты и фонари.
— Вы опоздали, — улыбнулась нам рослая женщина с бегонией за ухом, — скоро кончится. Мы ждем еще, потому что в дело вмешалась важная особа. Интересно, что он постановит, как разрешит спор.
— Так что? — посмотрел я на Фуму.
— Крикни: «Комиссар прав!»
Так я и сделал и, держа фасон, врезался в толпу. Фума шла вслед за мной, тихо напоминая мне, чтобы я следил за штанинами, потому что если кто-нибудь увидит носки, то произойдет грандиозный скандал, все обернется против нас, они будут готовы растерзать нас на куски. Но никто не смотрел под ноги. Ведь не для этого сюда сбежались люди.
На мое восклицание отреагировал товарищ женщины с бегонией.
— Вы честный и справедливый человек, — сказал он, целуя меня в обе щеки, — меня покорила ваша откровенность, я нигде не служу и торчу здесь из обычного любопытства. Благородство проявляется перед лицом власти. Что толку от ворчуна, у которого низ верный, хребет образцовый, но двух слов связать не может. Но особенно язык не распускайте. Там кто-то есть повыше комиссара. Вам видно? Размахивает кулаком у комиссара перед носом! Стыдно смотреть, он комиссару нос кулаком массирует. Вот какая ситуация. Ну, я частное лицо, и все-таки стыдно смотреть.