Калейдоскоп
Шрифт:
— Позвольте, разве это форточка?
— Форточка. Пятьдесят восемь на пятьдесят три. Во сто крат увеличенная. По нашим сведениям, это самая большая форточка в мире.
Надо было хвалить. Но Будзисук молча теребил губу. Стекольщик помрачнел, он шел сюда за поощрением.
— А почему она еще не покрашена? — спросила Фумарола.
— Ждем краску. Леса поставить пара пустяков.
— Маэстро, нет сомнения, что это форточка. Но напрашивается вопрос: к какому окну?
Стекольщик сделал вид, что не
— Моя работа, — сказал он, постукивая о землю палкой. — Я сам резал и стеклил.
— Зачем?
— Вы видите, сколько замазки пошло! — обвел он палкой окрестность. Показал на терриконы, образовавшиеся из пустой тары, и опять стукнул палкой о землю. — Эта гора — это тоже замазка. Ее привезли слишком рано и она окаменела.
— Колоссально! — Мне показалось, что я, наконец, нашел нужное определение. — Барон, маэстро, виват! Пью за форточку пятьдесят восемь на пятьдесят три!
— Выпить можно.
Чокаясь и произнося тосты, мы вскоре осушили бурдюки до дна. Стекольщик, умиротворенный хмельным, расспрашивал барона, откуда я приехал и какая власть гонит меня по чужим странам. Он даже решился на два неудачных комплимента.
— А эти внизу? Вижу, что шевелят губами, а слов не слышу!
— Они, наверное, уже выговорились или им нечего сказать, — отшутился Будзисук.
— Или работать, или браниться, — сказал стекольщик строго. — Если бы они могли говорить, то вместо форточки здесь выросла бы куча навоза, а у меня отсохли бы уши. Все к лучшему.
Будзисук посмотрел на часы. Потом причмокнул, и это означало, что пришла пора прощальных поцелуев и рукопожатий. Стекольщик возвратился под форточку, а мы, воспользовавшись еще оставшейся свободной минуткой, махнули через пустыню по узкоколейке для подвоза замазки.
— Размеры притягивают и очаровывают, — говорил Будзисук во время езды. — Таким же образом действует магнит и зло. Наслаждение от воплощения — это высшее наслаждение. Нонсенс? Нонсенса таких размеров не существует. Абсурд? Нет абсурдов в этих границах.
— А что потом?
— Покрасим краской, дадим экстра-лак. Зато у нас будет возможность объявить: мы построили самую большую форточку в самой большой искусственной пустыне.
Узкоколейка привезла нас к калитке в трехэтажной стене.
— Прощай, милая форточка! — Фума сделала реверанс и послала поцелуй в сторону величайшей дюны.
Будзисук повернул ключ, открыл. Я увидел реку. На другой стороне находились джунгли. Огромное дерево над путаницей экзотических лиан. Смарагдовая тень колебалась на воде.
— Гиппопотамы! Смотрите, целое стадо!
Барон обратил внимание на табличку. «Фабричная территория. Купаться запрещается. Осмотр запрещен». Он предложил нам вернуться на лодке. Мы охотно согласились. Прислуга с диваном потащилась домой, а мы сели на спящую черепаху, чтобы отдохнуть и окунуть в воду ноги.
Гиппопотамы резвились посреди реки. «Будзисук, Будзисук, разве нельзя было бы облегчить процедуру покупки и закончить дело по-человечески!» Гиппопотамы резвились и проказничали. Только один, больной или хромой, как дурачок кружился на одном месте. Будзисук при помощи зеркальца пустил трех зайчиков, и тотчас с противоположного берега отчалила шлюпка. Кто-то махал нам с рифа.
— О, так мы знакомы! У вас промок кабель в Главной Канцелярии, — сказал я, пожимая протянутую руку. — Какая неожиданность.
Директор «Цехипа» — так назывались предприятия в джунглях, — привез напитки и сигары. Я положил себе котлету, хотя она немного отсырела, вкус у нее был отличный. Директор развлекал нас беседой, угощал, Фумаролу дразнил соломкой, но ни на минуту не спускал глаз с гиппопотамов. Больной гиппопотам перевернулся на спину и, подталкиваемый течением, поплыл вниз по реке.
— Отплывайте. У меня здесь кое-какие дела.
Мы сели в шлюпку. Директор подошел к черепахе и бесцеремонно пнул ее два раза. Панцирь отлетел, вышел вооруженный часовой.
— Ты спишь, а там пьянка! — В бинокль рассматривали гиппопотама, уносимого течением.
— На моем участке подача электроэнергии не прерывалась, — защищался часовой. — Самая большая контрабанда идет через верфь.
— Вызови моторную лодку. Надо отбуксировать его в док, извлечь живой элемент, а после того, как протрезвится…
Громкий всплеск весел заглушил последние слова директора. Я посмотрел на Будзисука. Он ответил мне таким взглядом, что у меня пропало желание задавать вопросы. Фума сидела осовевшая. Она смотрела на воду, словно бы в лодке не было ни меня, ни Будзисука, ни атлетически сложенных гребцов.
Шлюпка сделала поворот и вошла в канал, ведущий к самой резиденции. За нами нарастал шум моторов.
После захода солнца мы были на месте. Уставшие, брели мы по саду, не щадя любовно взращенных цветов. Смеркалось, день уже угасал, но неожиданностям не было конца. Над джунглями, в сторону «Цехипа», заблестели фары. В их лучах сто или более баллонов двигало вверх предмет в форме миски. Большой таз, светясь лучами заходящего солнца, медленно поднимался на небо.
— Ты спрашивал, что будет потом, после форточки? Будет как раз это. Большая Лампа. Мы вытесним ночь из нашей страны.
— Ночи не будет? Даже с субботы на воскресенье? Не знаю, так ли уж это разумно, — Фума пожала плечами и пошла в комнату.
Будзисук придержал меня за руку.
— Первая проба. Лампочка еще не ввинчена.
— А ввинтят?
— Обязательно.
Мы смотрели на Большую Лампу, подпертую лучами прожекторов.
— Что производит «Цехип»? — спросил я тихо.