Калейдоскоп
Шрифт:
Она сделала большие глаза. Ох уж эти игры! Не могла без этого обойтись. Встала, высвободилась из объятий, вела себя так, как во время полета от Будзисука в Упанию. Пошла в дом. Разумеется, я пошел за ней.
Сел как можно ближе.
— Помнишь корабль? Капитана? Послушай, тогда в парке я думал, что сойду с ума.
— В каком парке?
— Ничего не помнишь? Понимаю, Фума, Какие ужасы ты пережила в гиппопотаме. Не будем сейчас говорить об этом.
Поскольку она все время настаивала на том, что ничего не помнит, я показал ей пуговицу и пикейный лоскуток.
— Фума, очнись! Ты помнишь белую пикейную блузку?
Она открыла шкаф, достала белую блузку. Разумеется, на ней не хватало пуговицы.
— Прямо невероятно. Где это случилось? В парке? Мы молчали.
— Надо будет навестить Будзисука. Он просил прийти утром, когда на улицах небольшое движение.
— Хорошо. Но, несмотря на все… Да, очень странно и непонятно. Поверни ключ.
Мы опять решили смотреть сны вместе.
Перевела М. Павлова.
ГАПАКС
К полудню шаги мои удлинились. Спервоначалу подумалось: вот замедленное воздействие перемены климата, уже долетающих горных ветерков, а также тех пятен на солнце, про которые писали в газетах. Столь очевидные признаки силы и бодрости не могли не радовать.
Однако вскорости, через какие-то четверть часа, хотя продолжал я марш в среднем туристическом темпе, окрестный пейзаж дружно стал ускоряться. Едва высунет дерево свой нос из-за горизонта, уж мелькает сбоку, шумя и шелестя, чтоб напрочь исчезнуть за спиною.
Не пригляделся к одинокой груше, как строем подлетают ивы, угрожая врезаться тебе в лоб. К счастью, они прошли низом, лозою хлестнув по лодыжкам, отделался испугом и нездоровым потом.
Так-то удовлетворение от того, что собственными силами возмещаю время, растраченное на вокзалах и в поездах, быстро сменилось обоснованным непокоем. Даже в чистом поле идешь на глазах у людей, а Земля таки не Луна, чтобы позволять себе кенгуруподобные прыжки.
Держась проселка, достиг я местности в целом миловидной и весьма населенной. Тут усадьба, там выселки, по садам много вросших в землю двухэтажек, заметны простенькие домики с огородами. Затем понесло меня на ряд старых деревьев, мигнули надворные постройки и самый двор, длинная веранда. Вовремя проскочил я этот парк, ибо из кустов вырвалась овчарка, притянула за собой типа с двустволкой. Не успел он прицелиться, а я вновь — над полями, выстрелом меня уж не достать.
Чем выше, тем голубее, серебристее, нечто вроде полнейшей услады, да только с изъяном. Внезапные взлеты и настолько же неожиданная потеря высоты становились с каждой минутой для меня все тяжелее. Ведь уже не шаги, не скоки-подскоки, а скачки на несколько, на несколько десятков и более метров. И всякий раз выше и выше! Благо, держал я направление, не то врежешься в фабричную трубу, в колокольню или в линию электропередачи.
Опять собака, на сей раз свойская, добродушно хвостом виляет, ну и я ей рукой помахал. Приплетаются какие-то детские воспоминания. Но тут подкинуло меня и так опустило, что последним усилием спасся я от беззвездной душной темноты.
Во что это я вляпался, с чего эдак меня носит? И таковое ношение заметно издалека, все больше хлопот доставляет. Ладно, пока никого нет, но ведь в любой миг зевнет кто-нибудь во весь рот, выйдет на порог, обалдеет, и оборонительный инстинкт возьмет верх над пресловутым гостеприимством. Кому понравится лицезреть чужака над головой или над своим жилищем.
Скоки-подскоки, когда сердце ежеминутно готово выскочить, а в глазах прямое затмение Солнца, крайне затрудняют качественный самоконтроль. И вправду ж поговаривали у нас в семье о подобных склонностях, точнее свойствах, но касалось это якобы лишь отдаленной родни, да и то по женской линии. По сути, ничего конкретного на эту тему я не слыхал, она размывалась в намеках, недосказанности, ограничивалась понимающими улыбочками, все будто условились не выдавать правды. Может, впрочем, сами не очень-то верили?
Ну, прикидываю, чем это меня наградило и какова причина сей доли? Все такие прикидки, убежден, гроша ломаного не стоят, разве ж в полете рассудишь как следует? В первый момент я счел, что на станции мне подменили ботинки. Народу там толкалось слишком много, чтобы ко всем отнестись с доверием. Ботинки, одначе, мои. Глаз может ошибиться, а нога никогда.
Дорога вьется себе средь полей, рощ, построек, перебегает мостиками через речки и ручейки, а я, срезая путь, беру курс прямо на железнодорожную линию.
Правду поведали на вокзале, что этой линией не проехать ни сегодня, ни завтра. Шпалы еще на местах, но рельсы скинуты вбок, некоторые из них, дочиста протертые, блестят как новенькие. Даже профан поймет, что полотно на капитальном ремонте.
Рельсы — надежда моя и спасение. Насыпь гасит разгон, сплевываю песок и хватаюсь за ближайшую рельсу. Смежив веки, наконец-то мирно отдыхаю. Рельса удерживает.
Потом, не выпуская железо из руки, осторожно проверяю спину. На ощупь — порядок, ни крыл, ни пропеллеров. Настроение маленько поднялось, я повеселел, хоть мне и не до шуток, ведь причины по сю пору не доискался. На всякий случай снимаю ботинки, внимательно осматриваю свои стопы. Тоже полный порядок, ни изменений, ни значимых новшеств. Добрался я и до рюкзака, вынимаю вещь за вещью, однако нет ни прибыли, ни убыли, заново укладываю барахлишко, красные носки прячу в карман. Значит, что в ботинках, что без ботинок, все едино. Хорошее настроение к чертям улетучилось, растет беспокойство, солнце все выше, надо собираться в путь. Явится какой умник, которому все не по нраву, прицепится к рельсе или ко мне, тогда ни уйти с балластом, ни улететь мирно, плюнувши на рельсу. Честно сказать, скок-поскок мне начисто опротивел. Однако ж в путь, пока кругом пусто!
Шевелюсь помаленечку, дабы не обострять положение, рельсу беру на плечо, старательно уравновешиваю и подпираю рюкзаком. Теперь с гордо поднятой головой могу себе идти промежду людей. Хотелось бы, конечно, чтоб встретились они в некотором отдалении от железной дороги, поскольку рельса на плече излишне легко ассоциируется с разобранным полотном.
Была бы возможность выбора, я бы выбрал рельсу покороче и поостойчивей. А эта пляшет, пружинит и распружинивается, на поворотах норовит скинуть с насыпи. После нескольких малоприятных ситуаций открыл я наконец способ преодолеть докучливую вибрацию балласта. Ухватил ритм нога — рельса — нога и с этой минуты зашагал столь свободно, словно без рельсы никогда из дому не выходил. Утешал себя, пусть и без особой уверенности, что прыгучесть сама пройдет или удастся подавить ее форсированным маршем.
До цели оставалось меньше чем полпути, когда пришло мне на мысль нечто отменное по своей простоте: было б гораздо ближе, откажись я от мостов, которых вынуждены придерживаться дороги. Дюжину речек я мог бы перескочить без разбега. Колоссальное сокращение пути и сбережение времени! Это меня и сбило. Уж в воздухе сориентировался-таки, что рельса осталась в ракитах. Напрыгался я на целую жизнь, пока удалось воротиться и приземлиться близ рельсы.
Хоть бы избежать сенсации при моем появлении на улицах, но не тут-то было. Дорога привела в городок, застроенный нескладно — дома теснятся с обеих сторон. Иду посредине проезжей части, боюсь, как бы звону рельсой не наделать. К счастью, навстречу никого. Пусто, тихо, однако краешком глаза примечаю отодвинутые занавески и фрагменты лиц над пеларгониями. Окна, впрочем, закрыты, никто не окликает, но я их, жителей здешних, начинаю слышать. Язвят, понятное дело, что если склад металлолома закрыт, то отделение милиции зато работает; что железо у чужого на улице никто не купит, а только если пойдешь по дворам; что на конце груза, выступающего сзади более чем на один метр, должен быть размещен предупредительный знак в виде флажка или таблички с указанием размеров.