Калейдоскоп
Шрифт:
Изгадив палубу и одежду, тирбушоны улетели, а мы бросили якорь, чтобы переждать ночь и увидеть город в лучах восходящего солнца. Утром на теплоходе и на барке ударили в бубны. «Торкаток» пошел медленно и, не увеличивая скорости, направился в порт.
Капитан, весь в золоте и белом, пригласил нас к себе в последний раз.
— Как вы находите наш знаменитый карнавал?
— Превосходный, — говорил я убежденно, — Превосходный, дорогой капитан.
С зеленых холмов к синей воде, из-под голубого неба, стекает каскад белых стен, украшенных букетами красных, фиолетовых и розовых кустов.
Берег уже близко. Над зеленым скалистым островом на солнце мерцает желтый туман. Опять странное стечение
— Фумарола…
Фумарола закрывает лицо и плачет. На этот раз я уже ни о чем ее не спрашиваю. О причинах подлинных чувств так быстро не расскажешь.
Играет оркестр, слышен вой сирены и свистки. За спиной покашливает Макардек. Это конец путешествия или продолжение карнавала? Надо высаживаться, потому что теплоход дальше не идет.
Перевел Вл. Бурич.
КОРСО [5] В НАУСЕОСЕ
Погода очень хорошая. Ни жарко ни холодно. Тишина. Ни ветерка. Ни духоты, ни пыли. Барограф чертит прямую линию, а стрелка барометра все время показывает «ясно».
Над городом синь, а над рекой величественно громоздятся и клубятся два десятка кучевых облаков. Розовеющих, позолоченных, местами васильковых, местами сиреневых, с вишневыми лепестками посредине, по краям абрикосовых, как цветы на старых вышивках, очерченные контуром цвета индиго и земляники. На фоне неба цвета незабудки составлен большой букет из больших цветов. Этот странный букет — без стеблей, так как функцию стеблей в нем выполняли солнечные лучи. Все это вместе перевязано горизонтом, цикламеновой лентой в три банта, а на каждом из бантов — бантики: лиловый, синий и оранжевый. В букете происходили постоянные перемены. Менялся состав, форма, способ завязывания бантов, менялись цвета. Даже завидно, что в Наусеосе из нескольких облаков и лучей умеют делать такие чудеса.
5
Корсо — карнавальное шествие украшенных цветами экипажей (главным образом в Италии и на юге Франции) (итал.).
На противоположной стороне неба, наверняка для контраста, громоздятся дождевые тучи. Темные, угрюмые, навьюченные, уже издалека угрожающие бурей и ливнем.
Повсюду сверкает и грохочет. Между тучей и землей пробегают яркие зигзаги. Небо гудит, громыхает. Кажется, льет? Где, какая буря? Не надо верить в бурю. Здесь, в Наусеосе, молния сверкает только к хорошей погоде.
Медленно, не спеша, мы идем, держась за руки. Над нами прекрасное небо с ливнем к хорошей погоде и облаками для украшения. Мы идем по улице, с улицы сворачиваем в аллею. Потом через парк, улочку, переулок попадаем на бульвар, обсаженный пальмами. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как почти одновременно ударили две молнии. Сломанная пальма придавила полицейского и женщину, а от другой молнии загорелся небольшой домик и погиб человек, просивший на пороге милостыню.
— Вот это удар!
— К хорошей погоде, — сказал нам прохожий. — Идите спокойно дальше, дорогие.
— Знаешь что, Дополюся? Давай воспользуемся погодой, давай пойдем погуляем за город, мы там ни разу не были, — крикнул я Дополе на ухо, потому что опять близко прогрохотало и в носу запахло паленым.
Мы уже давно оба думали об этом. Вся программа экскурсии была у меня в голове и в сердце. Сразу же за городом, не оглядываясь, мы войдем в высокие хлеба. Мы будем идти между полями, по полям, как по морю, будут перекатываться волны. Дополя нарвет маков, васильков, всего, что растет в хлебах, а я спокойно выкурю хорошо набитую трубку. Кончится межа, начнется тропинка, мы пойдем по тропинке через луг, а то какая же это прогулка, если по дороге не будет луга? Кузнечики устроят концерт и вызовут между нами забавный спор. Кто это прыгает в траве, кузнечик или сверчок? После непродолжительного спора мы пойдем дальше, чтобы послушать, как течет ручей.
Мы с облегчением садимся. Мы на месте. Дополя первая сбрасывает туфли и советует мне ополоснуть ноги в ручье. Я сразу чувствую себя бодрее. Можно сказать, холодная вода прибавляет голове ума. И действительно, доброжелательность переполняет мое сердце и там же растет потребность в нежности, но мы сидим, словно два каменных изваяния, и только наши ноги как бы нехотя касаются во взбаламученной воде.
Дополя вздыхает. Она смотрит на ручей и видит море.
— Когда я снова услышу цикад? — шепчет она про себя, а потом громче: — Когда нам обоим заплещут волны? Море так хорошо целует пляжи…
Смешно, не смешно, но мы стыдимся старой вербы. Нам мешает птичка с красной грудкой. Вот уже несколько минут она буйствует на ветке и наблюдает за нами своим зеленым глазом.
— Послушай, Дополя, кто это там раскачивается на вербе?
— В первый раз вижу.
— Хорошо бы в первый и последний.
— Уже улетел.
— Но, Дополя, он спрятался за листья. Обернись, только осторожно.
— Это сук.
— Сук с красной грудкой?..
— Сейчас брошу камень, прогоню нахала.
— Ты с ума сошла?
Румяный услышал и улетел. Я подозревал, что он притаился в траве и что из-за укрытия продолжает следить за нами. Вжал в землю брюшко и наставил уши. Дополя поднялась. По выражению ее лица я понял, что она теряет самообладание.
— Сейчас, быстро!..
— О, дорогая… Представляешь ли ты себе, что если кто-нибудь терпеливый с хорошим биноклем засел в жите, то оттуда он будет участвовать во всем, что будем делать мы?
— Ничего не хочу слышать!
— Не хочешь слышать? Ну тогда посмотри в противоположную сторону. Там на горизонте, на фоне неба вырисовывается какая-то неестественная выпуклость ландшафта…
— Роща, дерево…
— Дерево? Мы попались! С дерева из обычного бинокля (Доля, надо, наконец, сходить в театр) можно увидеть даже самый невинный флирт. В бинокле все увеличивается. Можешь себе представить, как увеличится флирт. Одинокое дерево притягивает молнии и удлиняет зрение любопытных.
— Возможно ли это?
— А что ты знаешь невозможное? Она молчала, уставившись в землю.
На небе появился ржавый тирбушон. Я вовремя заметил его и вовремя сообщил об этом Дополе. Тирбушон описал большой круг, потом описал меньший, а после меньшего еще меньший, прямо над нами. Тень крыльев скользнула по воде и пощекотала икры. Тирбушон снизился. Он кружил над нами с упорством коршуна.
— Тирбушон фульвус, омерзительная порода… — пробормотал я как можно тише.
Дополя совсем повесила голову.
— Никто не знает, что в мыслях у этого тирбушона. Я знаю случай, когда прирученный, вскормленный в одной богатой семье с птенца, он перед самой смертью, движимый тирбушонским чувством долга, все-таки полетел в полицию. Наговорил с три короба. Перепутал факты, даты, людей. Наделал ужасных бед и только тогда спокойно сдох. А показания остались. И нет никого, кто бы их опроверг. Неприятности длятся до сих пор… Дополя, какая странная наша жизнь!..