Калейдоскоп
Шрифт:
— В случае ампутации доктор должен точно определить размеры ампутированной части тела. Это имеет значение при взимании налогов. За каждый килограмм недовеса удерживается определенный процент… — объяснила шепотом Фумарола. Добрейшая женщина, она не отходила от меня ни на шаг.
— Где пациент?
— Здесь.
— Он уже приехал больным, — сказал Макардек. — На судне все здоровы.
— Ложитесь, пожалуйста, на кушетку, обитую клеенкой.
— У меня нет ни кушетки, ни клеенки.
— Тогда можно на пол.
— Я подстелю тебе мешок из-под цемента. Ложись, маленький, ну кто был прав насчет доктора? — вздохнула Фумарола, шелестя бумагой.
Фельдшер подставил мне ножку, «чтобы было быстрее».
Фельдшера я ненавидел больше всего. Вид его ног вызывал у меня отвращение. Я был уверен, что врачу достаточно было кивнуть головой, чтобы тот раздавил мне ухо своим массивным ботинком. Об этом трудно думать спокойно, без отвращения. Горизонтальное положение, в котором я оказался после подножки, не благоприятствовало моему интеллектуальному блеску. Разговор с врачом превратился в муку. С удивлением я вслушивался в свои ответы. Самые простые вопросы ставили меня в тупик. Странно, что внезапное изменение положения тела может так легко вызвать склонность к поддакиванию! Дискуссии лежа были мне не чужды. Но они касались совершенно других вопросов, и в них угадывались другие цели. По всей вероятности, «пропорция уровней» между собеседниками должна быть сохранена. Сохранение этой пропорции действует обескураживающе. Если один стоит, второй не должен касаться головой каблуков своего собеседника. Именно в такую ситуацию втолкнули меня перед указанным исследованием.
— Чувствуйте себя как на диване, обитом клеенкой, — советовал врач. — Я приехал лечить, а не мучить. Ваши претензии порождает отсутствие дивана, вот что!
— А где написано, что на «Торкатоке» должна быть санкушетка? — вмешался Макардек. — Здесь нет злой воли, не надо морщиться.
Я согласился, что в этом есть определенный смысл, но даже признание добрых намерений доктора, которое прошло сравнительно гладко, не изменило фактического положения. Под собой я ощущал мешок из-под цемента, а надо мной, расставив ноги, стоял фельдшер, тип, который, я в этом уверен, был способен на все.
Взгляды Фумаролы, успокаивающие и полные красноречивого призыва выстоять, приносили кратковременное удовлетворение. Врач рос на глазах, он разговаривал со мной со все большей высоты. Становился авторитетом. Я решил прибегнуть к испытанному способу, который я с успехом применял в других местах против так называемых светил и авторитетов. Я представил себе доктора в омерзительных подштанниках, с развязанными тесемками у щиколоток. Не меняя одежды, я провел врача через ряд сценок интимного характера. Безотказный метод на этот раз отказал полностью. Вместо осмеяния я придал доктору элегантность и очарование. Поглощенный визуальным противодействием, на очередные вопросы я отвечал невпопад. Оказалось, что это был тест на сообразительность. Я набрал такое ничтожное количество очков, что врач сказал фельдшеру:
— Даже для иностранца мало. Пиши в графе то, что я тебе продиктую.
Потом начались расспросы о предках.
— Болезни, причина смерти, наклонности. Об извращениях по возможности подробнее. Говорите, пожалуйста, откровенно. Гарантией правильного диагноза является правда.
Доктор спрашивал, я безучастно поддакивал, хотя большинство вопросов были весьма бестактными, а некоторые можно было квалифицировать как хамские и оскорбительные. Но и бездумному поддакиванию пришел конец. Бормоча: «Ага, конечно, да, в сущности», я машинально кивал головой. Ну и один раз сделал слишком большой кивок. Ударив шишку, я застонал от боли. Тогда я закричал:
— А не хватит ли этого, а?
Восклицание вырвалось у меня не вовремя. Врач возле оценки «посредственно» поставил жирный минус с восклицательным знаком. Потом крикнул фельдшеру:
— Учет членов! Голова?
— Есть!
— Руки, левая?
— Имеется…
— Правая?
— Простите, не расслышал?
— Правая!
— Имеется, имеется…
— Пальцы на левой, большой палец?
— Есть!
— Вместе?
— Пять штук!
— Дальше, ноги, левая?
— Есть…
С неумолимой пунктуальностью проверка двигалась от головы вниз.
— Что все это значит? Цирк устраиваете? Ты уберешь лапы или нет?
Я хотел встать, но фельдшер придержал меня ботинком. Старый практик знал свое дело крепко и уже успел взять меня за грудки.
— Показания свидетелей достаточно? — неожиданно спросила Фумарола.
Немного подумав, доктор кивнул головой.
— Достаточно. Кто подпишет вторым?
— Я… Да ладно, в конце концов, приезжий, — сказал Макардек: — Давай подпишу.
Доктор пододвинул анкету на подпись свидетелям. Фумарола подмахнула сразу, капитан на какой-то миг заколебался.
— Подписи заверят и готово. — Врач спрятал бумагу. Выражение лица у него было кислое. Он был зол, что я испортил ему распорядок приема. Фельдшер недовольно сопел.
— Оставь! Ампутации не будет. Весы можете убрать, — сказал доктор.
— Жаль, и инструменты стерилизованы, и болезнь интересная, заграничная. — Фельдшер завернул топор в тряпку и приставил к стене.
— А я так боялась, что тебе отрубят голову! Сложные болезни часто кончаются именно так, — Фумарола нежным движением руки согнала муху, лазившую у меня по носу.
— Что вас беспокоит?
— Шишка.
— Шишка? А какая?
— Шишка, обыкновенная шишка. На голове. Вот, здесь, здесь… — остыв от злобы, более спокойным тоном отвечал я, — это случилось при посадке на теплоход.
— Шишка, шишка… На шишку это не очень похоже. Я сказал бы, что это внешняя форма внутреннего недомогания. Вас что-то сжирает изнутри. Вам надо дать что-нибудь внутреннее…
— «Океанку» он уже пил.
Реплика капитана вызвала оживленный спор. Я слушал с интересом, речь шла о моем здоровье. Втроем (не считая Фумаролу. Хотя в тяжелые минуты союзник — на вес золота. Сколько же еще раз мне придется открывать эти древние как мир истины?) они могли вбухать мне любое лекарство. Врач советовал «Океанку», по три столовых ложки через каждые пятнадцать минут, или пятнадцать ложек через три. Фумарола запротестовала.
— После «Океанки» ему все пахнет водорослями. Надо приложить металл, вот мой совет.
Капитан привел примеры из жизни, когда «Океанка» вылечила тысячи людей.
— Только пить надо залпом. Бутылку за один присест, а после широко открыть рот, чтобы пары океанической соли не оседали на зубах. Опрокидывание рюмки за рюмкой не идет на пользу, а может даже повредить. Пить ложкой — чистое безумие. Это приводит к дурной привычке. Вы мне из пассажира сделаете алкоголика!
Практичный и примитивный фельдшер высказывался за металл, но в иной форме. Он хотел бить по шишке топором. Можно плашмя, можно обухом.