Калифорнийская славянка
Шрифт:
– А вот пусть сам правитель Баранов вместе с Кусковым и всем чиновным людом их на берег и волокут. А я больше не буду и вам не велю. Пока не заплатят всё, что нам задолжали за зиму.
– Верно, Василий, – поддержал старшого один из артельщиков. – Я тоже боле не буду… Надо сказать нашим.
Василий оглядел всех, сидящих перед ним работников.
– Давайте сегодня, как вечернюю зорю пробьют, то соберемся у нас в казарме, там всё и урядим: как дальше жить, что делать. А ты, Прохор, другим скажи, да тут
– Как не понять, – согласно кивнул Прохор. – Всем наказ будет.
Василий встал с бревна и пошёл в крепость. За ним потянулись остальные…
…А вечером в полутемной казарме собрались все посельщики, кому было наказано. На дощатом столе стояла плошка с горящим и коптящим фитилём, освещая полумрак помещения. За столом и на лавках у входа в казарму сидели посельщики во главе со своим старшим Василием Панковым.
– Я не знаю, как вы, братцы, а я уже дошёл до края. Жить стало невмочь, – сказал Панков и оглядел сидящих перед ним товарищей.
– Сил боле нету, – подтвердил один из них. – Доколе будут измываться над нами… Самая тяжёлая работа – наша, живём в казармах да землянках, а начальники в теплых избах.
– Денег не дают. В кормовой лавке уже такой долг, что и подумать страшно, – заговорил ещё один. – А дают нам что: залежалую рыбу, сивучье мясо. Хлеба мало, а соли давно уже нет.
– Зато промышленным дают по пуду муки в месяц, солонину, крупу, соль и даже ром.
– Вот и получается: кому шиш, а нам, посельщикам, всегда два.
– Даже алеуты живут лучше нас.
– Они зверя добывают, – подал голос кто-то.
– А мы лес рубим, да сплавляем чуть ли не на себе, камни долбим, дома и амбары строим!
– А сами живём в сырости и лохмотьях ходим.
– И в долгах, как в шелках.
– Долги, говорят, у нас старые. Ещё сюда не приехали, а уже компании должны были. Выходит, что за всю жизнь нам с компанией ни за что не рассчитаться. В тяжкой кабале мы, братцы!
– Так дальше жить нельзя!
– Что же делать будем? – спросил Василий Панков, когда все выговорились.
– Да порешить их всех к едрене фене! – крикнул кто-то.
– Верно, Прошка.
– Кого? Кого порешить? – спросил Панков Прошку.
– А всех, кто притесняет и жить не даёт… Правителя Баранова, помощника его Кускова… Да всех начальников здешних.
– А потом? – спросил опять Василий.
– А что потом… Не здесь же оставаться. Захватим судно и поплывём отсюда.
– И куда мы поплывём?
– Океан большой. А поплывём на полдень. Есть там жаркие острова. Да ведь ты, Василий, бывал там.
– Бывал, – кивнул Василий.
– Ну вот. Знаешь ведь, что там даже зимы нет, а земля изобильна. Не то, что тут: пять дней в месяц солнышко светит, а в остальные дни только дождь да ветер… Живут там одни чёрные арапы… А нам-то что до них? Главное для нас – волюшка вольная. Больше нам нет места нигде. Не в Сибирь же ворочаться.
– Все ли за это? – спросил Василий Панков.
– Все.
– Все, – раздались голоса с разных сторон.
– Тогда надобно сие дело обговорить, обрядить с толком, не торопясь… Давайте-ка все к столу. А ты, Захарка, погляди там, нет ли кого на воле, да к Мартыну-лавочнику за ромом сбегай, спроворь нам бутылочку.
– А на какие шиши? Да и поздно теперь, – встал молодой посельщик Захарка. – Лавка-то закрыта, поди.
– Знамо дело, закрыта. А ты к Мартыну домой. Скажи – пусть бутылку рому даст.
– А если не даст?
– Тогда скажи, что я сам приду… Даст, не впервой. Пусть на меня запишет.
Захарка убежал за дверь, а посельщики стали усаживаться вокруг стола со стоящим посредине светильником…
…Лавочник Мартын ужинал со своим семейством, когда вдруг в дверь постучали и на пороге появился знакомый парень из посельщиков Захарка.
– Хлеб да соль, – проговорил он, снимая с головы колпак.
– Милости просим, – сказала хозяйка.
– Да я… Это… С тобой, Мартын Иваныч, поговорить надо. Старшой наш Василий меня к тебе послал.
– Знаю, поди, о чём разговор будет, – недовольным голосом сказал лавочник, выходя из-за стола и подходя к Захарке. – Ну и за чем тебя послали?
– А надо, Мартын Иваныч, бутылку рому. Упластались так на сплаве сегодня, что невмоготу. Запиши на старшого Василия. Он так наказывал.
– А ежели у меня тут дома нету, а лавку я отпирать не буду.
– Тогда Василий сам сюда явится. Да ты не жми, Мартын Иваныч. Он тебе заплатит.
Мартын подошёл к большому ларю, покрытому пестрядиной, приподнял крышку и, достав из него большую, тёмного стекла бутылку, протянул её Захарке.
– На, – сказал Мартын, – да передай Василию, что в последний раз в долг даю. Пусть придёт и рассчитается.
– Да ты не бойся, Мартын Иваныч. Мы скоро рассчитаемся… За всё рассчитаемся… Как только срок придёт.
Мартын хотел было что-то сказать, но только рот раскрыл, а Захарка уже и дверью хлопнул. Видно было, что слова посельщицкого Захарки ему не понравились и даже как-то встревожили и насторожили.
– Петька, – позвал он своего сына-подростка, – беги за ним… Они, посельщики, там у себя в казарме, видно, толковище развели. Поди, послушай, о чем они толкуют, да смотри, поосторожнее.
Петька кивнул, выскочил из-за стола и побежал из избы вслед за Захаркой.
В полуземлянке-казарме мужики всё ещё сидели за столом, разговаривали о задуманном ими предприятии и замолчали, когда скрипнула дверь, и в казарму вошёл Захарка.