Камень на камень

Мысливский Веслав

— Почему б им не хотеть? Разве ваш сын того не стоит?

— Эй же, кто говорит, что не стоит. Только богатые всегда к богатым тянутся, а бедными брезгуют. Бугаи, что ли? Бугаи? Как же, слыхали. Но что у них сорок моргов, я даже не знал. Видать, прикупили. И много их приходится?

— На что приходится?

— На эти морги.

— Она одна.

— Одна дочка?

— Нет, есть еще брат, только у него чахотка.

— И-и-и, коли чахотка, считай, его нету. А работника хоть держат?

— На что им работник? У них машины.

— Ну да, нынче даже если б захотели, откуда взять работника. Поуходили, черти, на заводы, в города, в конторы. Придешь, так он тебе, сколько будет два раза два, не сочтет, а туда же, начальник. А раньше сами в батраки набивались. Теперь на косьбу на два дня никого не наймешь. И уж не знают, сколько содрать за день. И каждому чтоб с кормежкой. И не станет тебе лапшу или кашу есть, мясо ему подавай, мясо. Машины лучше, это точно. А коров у него много?

— Пять или шесть. Я в хлев не заходил. Еще подумают, на ихнее хозяйство зарюсь.

— И правда. Но лучше наперед все

знать. А при стольких-то моргах и десяток держать можно. Ты черно-белых не заводи, они вроде больше молока дают, только водянистое оно. Держи рыжих. Коровенки собой поменьше, вот и сожрать столько не сожрут, а молоко пополам со сливками. И быка хорошо б завести. Ой, на быке можно немалую деньгу сколотить. Мазярский до войны держал быка — пять злотых за случку брал или четыре дня отработки. Завяжется не завяжется, все равно. И у кого в хозяйстве бык, известно — богатей. Бедняки быков не держат. Свиней побольше разведи. На свиньях скорей заработаешь. Только чтоб матка была своя. Поросята теперь в цене. Да и зачем на ярмарку ездить покупать. Время терять жалко. Свои — самое верное дело. А то купишь каких-нибудь заморышей, а они у тебя не станут расти. Как знать, что покупаешь? Посмотришь — вроде поросята, а погодя оказывается — оборотни. Вместо того, чтоб расти, усыхают. И гляди, как бы тебе кто заразу в хлев не занес. Чужих не впускай. Никогда не знаешь, у кого чего на уме. Хоть и сосед, разве что известно? Может, глядит по-доброму, а принесет смерть, откуда тебе знать? Смерть и в добрых глазах можно принести, и на руках, на сапогах, и даже из кармана вытряхнуть вместе с крошками. Одна свинья околеет, и то беда. А вдруг на всех нападет мор? Скажет кто-нибудь: ой, хороши у тебя свиньи. Если из зависти сказал, потом, сколько ни наваливай им жратвы, все равно будут с кошку. А завидовать тебе станут, не без этого. Богатым всегда завидуют. Люди, они как делятся: кто завидует и кому завидуют. Из зависти Каин убил Авеля, а Войтек Дендерыс перед войной, помнишь, шурина своего поджег. От зависти все зло на земле. Правительство правительству завидует, король королю, генералы генералам, и так до низу, до простого человека. А поглядеть кругом: гора горе завидует, река реке, малое большому и даже яблоко яблоку на яблоне. Тебе тоже завидовать будут, а как же. И не суди за это людей. Кому-то завидовать нужно. Пчел надо завести, где пчелы, там мед. А когда есть мед, почитай, все есть. Как говорится, земля хорошая, где течет молоко и мед. И когда между деревьев ульи стоят, то и сад веселей. Чаще заходить хочется, чем если б одни только деревья были. Иной раз к людям нет охоты идти, а к пчелам пойдешь. С пчелами и поговорить можно, и послушать их. Только слив не сажай. Им много не надо — уродятся без счета, а собирать кому? Падалица весь сад тебе запакостит. Сам не соберешь, да и вдвоем с нею тоже. Ты говоришь, служащая, — захочет ли еще она со сливами возиться? Рвешь, рвешь, а их все не убывает. Сажай одни яблони. Самое большее две-три груши, только для себя. Ксендз, может, когда заглянет, его угостишь. Ксендзы любят груши. Пойдешь, поглядишь среди листочков, не зажелтела ли которая. Приятно первую сорвать и принести ребятенку или бабе. На, съешь, уже созрелая. Овса не сей. Разве что для лошадей. Пара лошадей нужна. Машины своим чередом, лошади своим. На сорока моргах одно другому не помеха. Что ты будешь за хозяин без пары лошадей? Зайти хотя бы в хлев поглядеть. От пота и навоза аж в нос шибает, точно в цветущем саду весной. Конь заржет, ты его похлопаешь, и вмиг на душе полегчает. Не со всеми же делами сразу к богу бежать. Ну и бричка у тебя небось тоже будет? Выходит, и лошади нужны. Не станешь же ты, при стольких-то моргах, по воскресеньям в костел пешком ходить. Или на крестины позовут, на свадьбу. А будут звать, будут. То твою — крестной, то тебя — крестным. А при бричке без пары лошадей не обойтись. В телегу можно одну запрячь, телега это телега. Но бричка — дело другое, к ней надо пару лошадок, тогда она настоящая бричка. И лошадей подбирай с умом. Не всегда два коня пара. Пара — это если два гнедых или два пегих. А всего лучше один вороной, второй сивый. Ой, вороной с сивкой — это вот пара. Хоть под венец их. Сивка невеста, вороной жених. Или день с ночью в одной упряжке. Только хвосты им не вздумай подрезать, пусть растут до земли. И гривы оставь. Конь без гривы все равно как рекрут. И в гриве у лошади вся сила. И шлеи им справить не забудь, хорошо бы шишечками утыканные! И, конечно, кнут, да похлеще. Ну а из гмины ты небось уйдешь? Зачем тебе служить, при таком-то богатстве.

— Оставь ты его в покое! — не выдержала мать. — Еще ведь не женился. Сам сообразит, что делать. Не пей только, сынок. И к ней добрым будь.

Отцу неловко сделалось, он опустил голову и сидел так, не то об чем-то задумавшись, не то просто уставился в землю.

— Может, собаке поесть снести? — сказал погодя.

— Давно ли она ела?! — снова вскинулась мать.

Тогда отец полез в карман за махоркой, стал сворачивать самокрутку, а когда послюнил бумажку, сказал:

— Я ж от него ничего не хочу. Советую только. К земле его никогда не тянуло, а тут сорок моргов на голову свалится. Сорок моргов, ты понимаешь, что это? Все равно что взять Соху, Мащика, Дереня, Соберая и нас да вместе сложить. Пять хозяйств. А хозяин всему один. Кто ж ему совет даст? Но разве он послушает? Сделает по-своему. Он больше, чем отец с матерью, знает. Ты ему так, он тебе эдак. Ты хочешь, как лучше, а ему плевать. Возьмет да все по ветру пустит, и гуляй душа. Что ему земля. Сызмалу был неслух. А, пусть делает, что хочет. Мы и так помрем, — разозлился отец, как будто я с ним спорил.

А я ведь словечка не проронил. Сидел и слушал его советы. И даже жалел, что сказал ему про сорок моргов. Как это мне в голову пришло?

У нас в деревне ни у кого столько не было. Надо бы сказать десять, от силы двенадцать, да и про чахоточного брата это я зря. Или ладно, пусть бы брат был, только лучше калека, чтоб его до конца жизни кормить-поить. Мать все равно бы сказала то, что сказала, а отец бы самое большее сказал:

— Столько же у Врон. И тоже тебя не прочь взять. И остался б на месте. Не понадобилось бы в Ланов перебираться. Где человек родился, там и помереть должен. Потому что нигде больше жить не привыкнет И Ягна ихняя — девка справная. И небось корову за ней дадут, потому как у них две.

Я думал, он не поверит, больно уж много моргов.

— Столько моргов, — скажет. — Было бы в округе слыхать. У Винярского в Болешицах тринадцать, так его все знают. И у войта он до войны был в помощниках. И ксендз, помещик к нему захаживали. И речи на дожинках всегда Винярский. Сына на доктора выучил, дочку на учительницу. Как же, нужен бы ты им был, имей они столько моргов. Это тебе с пьяных глаз помстилось. Пей, пей, кончишь, как Ямрозкин Петрек. Мать последними словами обзывает, когда она ему на водку не дает денег. Руки у малого трясутся, как листья на ветру. Ксендз вечно его поминает с амвона. И то увезут его, то обратно привезут, а он все пьет.

Но, может, отец не столько мне поверил, сколько самому себе. И когда спрашивал, много ли у них моргов, хотел только, чтоб я ему поддакнул. Я и поддакнул, сорок, пускай, если ему так хочется, пусть наконец объестся этой землей, пусть у него от нее разок в голове закружится, потому что меня уже понесло. Думал ему досадить, а получилось, будто бог наконец-то его выслушал.

В конце концов, наверное, до него дошло, что это все брехня, потому что с тех пор он ни разу больше об этих моргах не вспоминал. И женюсь ли я, никогда не спросил. И гуляем ли мы с ней по-прежнему. Правда, у него вроде бы в голове стало мутиться, а после смерти матери он и совсем почти замолчал, редко когда чего-нибудь скажет. Даже к полю интерес пропал, а уж к моей женитьбе и подавно. Раз только, я уже не работал в гмине, а приехал с покоса и сидел, без рук, без ног, на лавке, он вдруг у меня спросил:

— Уже жатва, что ль?

— Ну, жатва.

— А детишки помогают тебе? Привел бы их как-нибудь. Я и забыл, что у меня внуки.

И так же, как тогда, пришлось мне ему поддакнуть:

— Приведу.

VI. ПЛАЧ

Уже люди у меня все время спрашивают, когда ты, наконец, закончишь этот склеп? Хоть бы толем покрыл, чтоб вода не лилась. Я б закончил, давно бы закончил, если б один склеп был у меня на голове. А тут, будто мало всего остального, еще и свинья подохла. Почти набрала свой вес, килограммов сто пятьдесят или сто шестьдесят. Я уж прикинул, продам, так и со склепом дело живей пойдет. Стены давно стояли, и внутри на восемь частей поделено, только положить свод и, на худой конец, в таком, недостроенном, можно хоронить.

Хмель терпеливо ждал, когда мы снова начнем, хотя и сгорбился, постарел. Раз только прислал жену, чего-то он прихварывать стал, как там со склепом, ему бы хотелось начатое довести до конца. А повстречается мне в деревне, только головой кивнет и идет дальше, самое большее спросит: ну когда ж? Но будто вовсе и не про склеп, а так, вообще. И любую отговорку принимал: мол, то, се, Хмель, а чаще всего — пока не откормлю свинью. Известно, свиньи — самое прибыльное дело. Если только не попадется какая прорва, а так — восемь месяцев, и на скупочный пункт. Ну корми, корми, да поспеши, а то не успеешь. А я если и выкормлю свинью, обязательно более важные находились траты, то налог, то наперники, одежку для Михала к зиме, много чего, или уголь выкупать подойдет срок, а склеп мог еще подождать, никто, слава богу, помирать не собирался. Много свиней я и не заводил, одну-две от силы. Свиней держать — надо, чтобы женщина в доме была, мужику одному не справиться. Хотя иногда я подумывал, не взять ли ссуду, построить свинарник голов на сто и растить поросят на продажу, как некоторые у нас делали. Не свиней, так что другое, но только для заработка. Чамчага, к примеру, растяпа растяпой, а завел овец. Никто раньше в деревне овец не держал. Были до войны, но в усадьбе. Чамчага даже стричь научился. В первый раз, правда, так бедняг изуродовал, как если б их волки покусали. Но теперь сам стрижет, баба его прядет, дочки свитера вяжут, и все ходят в Чамчагиных свитерах. Или Франек Кукля — разбил сад и яблоки тоннами продает. Яблоня к яблоне у него стоят, рядами, как коровы в просторном хлеву. И притом в одном ряду один сорт, в другом другой. Ни единое деревце из ряда не высунется и не перерастет соседнее. Чистехонькие, точно он их каждый день скребницей чешет. Кажется, и веток у всех поровну, а где больше было, видно, что обрублены. И на всякой яблоньке будто одни только яблоки растут, без листьев, без веток, без ствола и даже без земли. Только уж очень тихо в этом саду, ни пчела не зажужжит, ни птаха не защебечет, одни яблони, яблони, яблони. Я Франеку раз сказал:

— Сад у тебя ничего. Но невеселый какой-то.

Он засмеялся:

— Хе-хе-хе! На что мне веселый! Лишь бы доход давал.

Может, так оно и нужно. Иногда я даже видел, как вхожу в свинарник голов на сто, а там бело от свиней и только набитые животы колышутся. И все это мое. Но долго такие мысли в моей голове не задерживались — на что мне столько денег? Строить я ничего не собираюсь. Оставлять некому. Одна-две, и хватит. За свиньями уход требуется. Себе можно не сготовить. Съешь кусок хлеба с молоком или с грудинкой, а свиней надо кормить, да по два раза на дню. Я бы, может, и этих одну-две не держал, но опоросится у кого-нибудь в деревне матка — возьмешь? Бери. Прожорливые, хорошо будут вес набирать. Или поедешь на ярмарку, а с ярмарки возвращаться на пустой телеге тоже глупо, пусть хоть поросенок с тобой возвращается.