Камень на камень

Мысливский Веслав

— Ой, умеешь ты, сынок, говорить, умеешь. Кабы еще поверить во все, что ты нарассказал. Но и послушать приятно.

Ну, тут уж я мог не сомневаться, что и ей понравилось. Но она куда-то пропала, едва все закончилось. Встретил я ее только на другой день, в коридоре.

— Бедный король, — сказала она, увидев меня. — Неужели и вправду ему ничегошеньки не снилось?

Я не понял, в насмешку это она или просто так, потому что больше нечего было сказать. Можно бы и обидеться, но я пропустил ее слова мимо ушей.

— У меня для вас кое-что есть, панна Малгожата, — сказал я, решив не упустить случая и дать ей чулки.

— Что? — заинтересовалась она.

— А зайдите ко мне в комнату.

Она зашла, вроде немного разволновавшись от любопытства. Я вытащил чулки из письменного стола, они у меня еще в цветную бумагу были завернуты.

— Это что же такое?

— Чулки. Нейлоновые.

Она развернула бумагу.

— Ой,

какие красивые. Спасибо. Сколько я вам должна?

— Нисколько. Это вам в подарок.

Она смутилась.

— Ну что вы, пан Шимек. Я так не могу. Скажите сколько. Я серьезно. Нет, нет. Тогда я не возьму.

И не взяла.

Так меня это разозлило, что после работы я пошел к Каське-продавщице и ей дал чулки. Хотя уж кому-кому, а ей не нужно было ничего давать. Стоило прийти, и она уже знала зачем. Потому что, бывало, если некуда пойти, идешь к ней. Иной раз неведомо куда бы пошел, лишь бы от всего этого подальше, вот и шел к ней. Или если тебя так допекут, что никуда идти неохота, а к ней еще хочется. Или если нету ни сил, ни желанья идти к другой, идешь к ней. С другими невесть сколько настоишься, налюбезничаешься, напровожаешься, наобещаешь с три короба, а то и уйдешь ни с чем. А к ней забежишь за пачкой сигарет или за спичками, наклонишься над прилавком и шепнешь:

— Задержись сегодня в магазине, Кася.

У ней сердце сразу и подскочит от радости.

— Забирай свои сигареты, свои спички. И не плати. Небось опять тебя какая-нибудь из твоих потаскух бросила. Тоже мне принцессы — в конторе служат. Будто не знают, для чего у них. А для того, для чего у других. Все одно когда-нибудь черви сожрут. И не мыло, не измылится. Чего, глупые, боятся? Что им ксендз грех не отпустит? А зачем все рассказывать? Об чем не сказано, того вроде и не было. Я б на твоем месте, Шимек, какую попроще нашла. Не обязательно, чтобы больно умная, главное, чтоб за тебя в огонь и в воду. Ты сам умный, при тебе всякая будет дурочкой. Какая польза от образованной? Ей даже по роже не съездишь, сейчас подымет визг. Такие визжат как резаные. Я раз в кино видела. Даже и не очень сильно он ей приложил. А визжала — я уши заткнула. И чего ты, как нанятая, визжишь? Ложись, раз мужик хочет, и не прикидывайся, что тебе не хочется. А если изменять тебе начнет — что тогда сделаешь, привяжешь? Восемь часов не отрывая задницы просидеть — конечно, засвербит кое-где. А это похуже, чем если в голову ударит. Когда в голову, самое большее глупостей наговоришь. А плоть взбунтуется, не остановишь. Ой, стареешь ты, Шимек. Господи боже мой. Хотя для меня нет лучше кавалера и не будет. Скажи мне, которая это, пусть только придет в магазин, я ей, заразе, ничего не продам. Катись отсюда, шлюха! В город за покупками езжай! Экая важность — при бумажках она. Пряничков ей захотелось. Фигу ты у меня купишь!

На Каську, хоть вроде и простая продавщица, можно было положиться, как на каменную гору. И пускай она иногда казалась глупой, как валенок, ума у ней было побольше, чем у сотни умных. Ну и ляжки, задница — на двоих можно бы разделить и ни одной не обидеть. И кое-как не любила. Говорила всегда:

— Погоди, дай разденусь. Не мять же платье. — И раздевалась, словно в первую брачную ночь. — Сперва погладь меня, люблю, когда по мне мурашки бегают. И не спеши, магазин я все одно не открою. Полдня был открыт, десять раз могли чего надо купить. Спешит, спешит, а потом горюет, что уже все. А снова придешь через месяц или два, а то и совсем не придешь. Говорят, растолстела я. Ой ли? Брехня. Что? Растолстела, скажи? — Но иногда что-то на нее нападало, и она ни с того ни с сего спрашивала: — Как ты думаешь, Шимек, есть загробная жизнь?

— Ой, Каська, Каська. Продавщица — и в такие байки веришь. Да, а если б и была — такая же была бы, как здесь.

— Умница ты, Шимек. И хорош сегодня. Хе-хе-хе! Ох, ты, ты… О господи-и-и!

— У меня кое-что для тебя есть, Кася, — сказал я. — Закрой магазин.

— Сдурел? — взвилась она как ужаленная. — Сейчас самое время! Гляди, сколько мне еще хлеба надо продать. Почти две полки. Зачерствеет до завтра, и что тогда?

— Не будет другого — и черствый купят. Закрывай.

— Чего это тебе приспичило? Не можешь до вечера подождать? Долго? Хочешь, чтоб завтра опять меня обзывали как последнюю? Прилетит эта стерва Караска и начнет: ты, потаскуха, опять вчера закрыла, а у меня для мужика к капусте ни куска хлеба! Написать куда следует надо, ой, надо написать, это ж черт знает что! Только хахаль на порог, сразу закрывает, точно часы работы не вывешены. А пишите на здоровье! Я на вас чихала! Приходи вместо меня торговать, ведьма! Постоишь с полдня на своих двоих, сама начнешь на мужиков кидаться. Да ей, такой-разэдакой, давно подыхать пора. А мужик ее все равно мой, вот так. Капустку без хлеба не хочет жрать, а придет в магазин — дай, Кася, и дай, Кася. Что вам дать, говорите скорей! А что у тебя под юбкой.

Купите лучше пачку сигарет, с вас хватит. Мало, думаешь, я такого наслушалась? Иной раз кажется, у меня вся юбка дырявая. А бабы еще хужей мужиков. Чего-то ты раздалась, Каська. Загуляла и раздалась, вам-то что? Зачем пришли? Говорите. Нечего время тянуть, тут не зал ожидания и не костел. Еще не постесняются сказать, в продавщицы я не гожусь. А нет чего в магазине, опять же я виноватая, потому как в газетах написано, что все есть. Мол, черт-те чем занимаюсь, нет бы съездить за товаром. Уксусу чтобы не было? Этого чтобы не было? Того, сего? Иногда так и подмывает схватить метлу и по башке, по башке. А тут каждому подай, насыпь, заверни. Или будут три часа выбирать, а ты стой и гляди. То не по ним, это не по ним, а тебя прямо корежит внутри. Был бы мой магазин, я б их взашей вытолкала, привередничайте у себя в хате. А тут еще: посоветуй, Каська. Что взять, дай совет. А мне за эти советы платят? Да и из чего выбирать? Бери, что есть, а то и того не будет. Хлеб — так этому давай с румяной корочкой, а тому ищи без корочки. И переворачивай все буханки, потому как привезли или весь поджаристый, или весь непропеченный. А не будет у тебя хоть пяти грошей сдачи, встанет парочка таких ведьм над душой и заведут: ищи сдачу, ну как, нашла сдачу-то? Давай скорей, сколько можно ждать. Да что я, прикарманить ваши деньги хочу? Тоже мне богатство, пять грошей. Из своих, что ли, отдавать? Каждому из своих, эдак я давно бы по миру пошла. А думаешь, не болтают, что я и с тобой сплю? Да ты б женился давно, кабы меня не было. А то я всегда под боком, всегда согласная, какого шута тебе жениться? Поди выпей рюмочку в шинке, авось полегчает. А я продам хлеб и закрою. Выпивши ты даже лучше. Хе-хехе! Любишь крепче.

— Не злись, — сказал я. — Я тебе кое-что принес.

— Мне? Ну да? Ой, видать, здорово тебя допекло. А может, прельщаешь просто.

— И не думаю. Держи. Нейлоновые чулки.

— Ты что? — не могла поверить Каська. — Господи Иисусе! Вот чудеса!

— Приезжала торговка, я и купил тебе. Будет в чем пойти в костел.

Она развернула чулки и, точно ленты, начала прикладывать к волосам, к плечам, гладить, прижимать.

— Ходят уже в костел в таких, — сказала. — И в костеле тесно, где там на ноги смотреть. Я здесь буду в них ходить, в магазине. Пусть у этих чертовых баб зенки повылазят. Начнут допытываться, откуда у тебя, Каська, такие чулки? Жених подарил. Так у тебя жених есть? Есть. И не жаль тебе их в магазине трепать? Чего жалеть. Порвутся, он мне новые купит. Должно, он у тебя богатый? Богатый. Поженимся — дня лишнего за прилавком не простою. Самые богатые таких каждый день не носят, а я буду. Пускай все лопнут от зависти.

— Да кто ж через прилавок заметит, что у тебя на ногах?

— Не заметят? Ох, дуреха, а мне и в голову не пришло. Ну, буду выходить за каждым дверь закрывать, они ж, дьяволы, редко кто за собой закроет. День-деньской разоряешься, закрывайте да закрывайте. В глотке уже саднит. А не то мух возьмусь гонять. Висят липучки вроде, да они, видно, дерьмом намазанные. Одна муха приклеится — фру-у-у, и уже отклеилась. Ладно, твоя взяла, запру магазин. Тебе причитается. Эх ты, что б я для тебя не сделала! Только чего бы вывесить? Прием товара? Нет, а то завтра с утра слетятся: что привезли? Эх, была не была, напишу, пошла в контору.

А мимо той я снова проходил как сослуживец мимо сослуживицы. Здрасьте. Здрасьте. И не больше. Но как-то выхожу после работы из гмины и вижу, она впереди идет, потихонечку, не торопясь, точно кого-то ждет. Я уже было ее обогнал, когда она вдруг остановилась и заговорила со мной:

— Вы что, на меня обиделись, пан Шимек? — спросила шелковым голосочком.

— Обиделся? Что вы! На вас? — возразил я горячей, чем бы хотел.

— Вы меня как будто избегаете. Извините, может быть, я тогда вас задела. Но меня, правда, король этот почему-то насмешил.

— Да что вы, пустяки какие. Я уже и забыл.

И проводил ее до конца деревни, за мостик. А поскольку в ближайшее воскресенье пожарники устраивали на поляне в лесу гулянье, спросил, не пойдет ли она со мной. В лесу, значит, недалеко от Ланова. Я бы за ней зашел, а после гулянки, ясное дело, проводил. Она охотно согласилась. Только заходить не нужно, она сама придет, а на гулянке встретимся.

Снова во мне ожила надежда. Танцор я был хоть куда, не одной только танцами голову вскружил. А уж польку, оберек никто в округе так не отплясывал. Хотя после войны появилось на гулянках немало танцоров помоложе, которые умели и фокстроты разные, и прочие выкрутасы, но польку или оберек — никто, как я. Танго, вальс у меня тоже неплохо получались. А больше всего я любил «Дунайские волны». Только если хочешь побыстрей договориться с девушкой, ничего нет лучше польки или оберека. Во время танго или вальса слишком много говорить приходится. И выдумывай всякие небылицы, когда известно, чего тебе хочется. А будешь помалкивать, девушка решит — у тебя лишь одно на уме.