Каменные клены
Шрифт:
а вот некий дрессер… начал я, но администратор перебил меня, да нет же, его звали глен ливи! славный был парень, не стоило ему отправляться к шлюзу в одиночку, да еще и выпив лишнего, армстронг укоризненно поцокал языком — о, как я давно такого не слышал! в лондоне никто не цокает языком! — правление клуба строго смотрит на подобные нарушения, если бы он не утонул, его бы непременно исключили, уверяю вас, инспектор
инспектор? нет, я все-таки ужасно похож на полицейского — надо купить новый плащ, а пижонскую казулу выбросить, хотя она и заменяет собой целый дом в плохую
похоже, вы ошиблись, армстронг, сказал я сухо, видите ли, я приехал сюда, чтобы узнать побольше о клубе лайонз-энд, поскольку свой клуб я намерен покинуть в ближайшее время, мой друг бредли сказал, что здешний смотритель покажет мне все, что стоит увидеть
имя спонсора бредли было выгравировано на одной из золотистых табличек у входа в клуб, и, судя по просветлевшему взгляду армстронга, я сделал неплохой выбор
Табита. Письмо шестое
Тетя, все наладилось!
Луэллин вернулся, он привез мне уэльский сувенир — каменную овечку, я спросила, почему она каменная, а он сказал, что камень — это лучшее, что есть в Уэльсе.
У нас есть Говорящий камень, сказал он, Бедренный камень, Воспитательный камень и даже Камень Вора на пустынном острове Мон… да чего у нас только нет!
Почему, почему я учила немецкий и латынь, ведь выбери я в колледже валлийский, могла бы говорить с Л. на его языке, я была бы единственной на всю улицу, на весь район! Ему так одиноко в Хобарт-пэншн, к тому же раньше он жил какой-то другой жизнью, я это точно знаю, и теперь у него не осталось ни друзей, ни знакомых. И даже родителей, кажется, нет.
И еще вот что: он принес мне — да, да, сам постучал в мою дверь! — какой-то листок, исписанный кириллицей. Вы ведь, кажется, работаете со словарями, сказал он, улыбаясь этой своей горестной улыбкой, от которой я готова закричать и броситься в лестничный пролет. Так вот, сказал он, мне нужно перевести страничку текста, довольно необычного.
С русского, тетя Джейн, представляешь?
Я сначала испугалась, что он переписывается с какой-нибудь славянской невестой, как тот парень из нашего колледжа, Том Стонуолл, он потом уехал с ней бог знает куда и пропал, но все оказалось проще: Луэллина тоже кто-то попросил, и листок не имел к нему никакого отношения.
Перевести я его, разумеется, не могла, отдала Брейкенриджу, у него в компьютере программа-переводчик, так что все дело заняло несколько секунд. Получилось немного сбивчиво, но увлекательно, про чью-то сестру и ее мужа, похоже на отрывок из дешевого детектива — я такие в поезд беру читать, когда езжу к вам в Уорсал.
Луэллин страшно обрадовался, когда я зашла сказать, что перевод мне пришлют по электронной почте, просто не знал, куда меня посадить. Это и не удивительно, у него в гостиной вместо кресел картонные коробки со всяким нераспакованным барахлом. Все вместе напоминает железнодорожное купе, забитое военными трофеями.
— Почему вы не разберете свои вещи? — спросила я.
Знаю, тетя, что ты этого вопроса не одобришь, но я просто не смогла
— Хотите, я вам помогу? — предложила я, отчетливо понимая, что это уже, пожалуй, слишком. Но, тетя, надо же когда-то начинать!
— Не нужно, спасибо. Это ведь временное жилище, я предполагаю вскоре переехать в собственный дом, — сказал он.
Полагаю, Л. знавал лучшие времена, с тех пор как он поселился в Хобарт-пэншн, ему явно не по себе. Он говорит слишком чисто, в спальне у него груды книг на полу, а в картонных коробках — керамика и галерейная бронза, совершенно неуместные на Саламанка-стрит. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, да — я была у нею в спальне, и да — заглядывала в его коробки.
Но мне ни капельки не стыдно, потому что скоро это перестанет иметь значение. Не далее как через месяц я намерена с ним обручиться, вот увидишь.
Самое позднее — к Августовскому дню.
Лицевой травник
Есть трава саморостец, ростст на старых лузех, ростом в пядь, наверху что шабка, корень бел. Добро пить в молоке или в уксусе, кого чемерь схватит, на исходе сердце чистит и грудь ломит — здрав и легок будет.
…а потом, спросили бы ее, потом, когда отец привел новую жену Хедду, невозмутимую продавщицу муки и сахара — потом-то как все сложилось?
Да так себе сложилось, сказала бы Саша, мы с папой почти не разговаривали; теперь ему приходилось ездить в дорожную контору, чтобы удержать опустевшие «Клены» на плаву, и он даже в мастерскую перестал заходить. Если в пансионе появлялись жильцы, он задерживался в столовой и просматривал запись в гостевой книге — всегда с таким странным выражением лица, как будто надеялся увидеть знакомое имя, и, не обнаружив его, терял к постояльцу всякий интерес.
Утром отец выпивал полный кофейник слабого кофе, внимательно перечитывая счета, поглаживая бороду — Саша никак не могла привыкнуть к этой новой острой бородке, будто у Генри Четвертого. Потом он брал на кухне коробку с завтраком и отправлялся на работу, к своим оранжевым жилетам, как он называл рабочих, Саше всегда было интересно, как рабочие называют его — наваррский невротик? бородатый бурбон?
Хедда говорила, что если бы не эти дорожные двести сорок фунтов в неделю, у них бы и кофе в доме не водился, и Саша знала, что так оно и есть, все из-за ненавистного «Хизер-Хилла», с его теннисными кортами и фонтаном. Говорили, что на креслах там лежат кашемировые пледы, а в специальном ящике под стеклом — коллекция трубок в резных деревянных футлярах, к каждой трубке полагается мягкая тряпочка, серебряная подставка и ершик.
В «Клены» еще забредали любители старины в поисках истинно валлийского дома, и те, кто хотел сэкономить десятку-другую, но безотрадный портовый район с двумя барами и чайной постепенно выходил из моды.