Каменный Кулак и мешок смерти
Шрифт:
Волькша оглянулся. Три огромных костра полыхали под низким осенним небом. Пламя подбиралось уже к самым крестам на доминах Мертвого Бога. С грохотом рассыпались перекаленные черепки остроконечных крыш, обнажая затейливое сплетение стропил, укосин и перекладин. Точно отлетевшие от слишком ярого костра головешки, кое-где дымились городские домишки, но взгляд Годиновича неумолимо возвращался к горящим теремам Йоксы. И не только взгляд, но и слух. Волкану казалось, что вопли, наполнявшие тяжелый воздух над Хавре, исходили из огненных утроб пылающих громадин. Многоголосый истошный, ужасающий вопль…
Кнутнев выбрался из драккара на настил мостков. В голове у него колыхался белый туман усталости вперемешку с серыми обрывками
Хавре был тих и, можно сказать, пуст. То там, то тут шёрёверны и дружинники Кнуба выкатывались из домов, овинов и стаек, нагруженные поклажей до надсадной одышки. Но в домах при этом было тихо: никто не причитал, не молил о пощаде. Весь шум, гам и истошные вопли доносились откуда-то из сердца городища. Неведомая тревога закралась в сердце Волкана. Его шаги становились все быстрее, и вскоре он побежал что было сил.
Соратники Кродерлинга широким кругом обступали горящую домину и не отрываясь смотрели на пламя. Лица их багровели от жара и мрачной радости. Фризы внимали крикам нестерпимой боли, доносившимся из пылающего дома, точно это была застольная здравица в их честь. В руках они сжимали короткие седельные луки и взведенные самострелы. А между фризами и теремом Мертвого Бога распластались на земле три, а то и четыре десятка человек, изрешеченных стрелами. От близости к огню одежда на них уже начала дымиться, а кожа вздувалась волдырями и лопалась. В одном из окон горящего дома торчал еще один обугленный мертвец: его подстрелили, когда он только выбирался из терема.
– Что вы делаете?! За что?!! – закричал Волкан. Он тряс за грудки одного из фризов. Но тот как завороженный смотрел на пламя и бормотал слова какого-то заговора или обряда. Годинович бросил его и кинулся к другому. Лицо всадника было ему знакомо: всю дорогу от залива с каменными вратами он ехал позади Хагеля.
– Зачем вы это делаете?! – проорал Волькша прямо в лицо сподручному Кродерлинга.
– Духи священного Ирминсуля поют от счастья! – возгласил то. – Разве ты не слышишь?
– Это не духи поют! – тормошил его Кнутнев. – Это кричат люди!.. Фольки! Добыча вольных мореходов!
Волкан старался найти еще слова для того, чтобы образумить фризов. В этот миг ему казалось, что жизнь фолька стократно лучше сожжения.
– Норманнам хватит добычи на торжище, – ответил фризский хольд. – Им ни к чему меченные Мертвым Богом.
– Но каждый из них стоит пятьдесят крон! – наседал Годинович.
– А как же месть?! – взревел всадник, выходя из благостной Нави, где ему пели духи Ирминсуля. – Сколько стоит месть?! Вот скажи, норманн, ты бы оставил своего обидчика неотомщенным?
– Я не норманн. Я венед, – выпалил Волькша.
Глаза ратника лишь на миг озарились удивлением, но холодный гнев тут же погасил его.
– А что, венеды не мстят? – спросил он со злорадной усмешкой.
«Не мстят!» – хотел выкрикнуть Годинович, но вспомнил слова карельской девушки Кайи, сказанные давным-давно, больше года назад: «Убить венеда – это как убить медведя, только наоборот». Он вспомнил, как его лицо налилось цветом зимней клюквы, когда он осознал, что никто во всей Гардарике не мстит за своих убитых родичей так яростно, как венеды. Особенно ильменьские словены, к племени которых относил себя Година, Волькшин отец. За одного посрамленного сродника они могли выжечь целое подворье вместе с родом обидчика до седьмого колена.
– Но ведь эти люди не убивали твоих сродников, – попытался не смолчать Волькша.
– А мои деды не убивали сродников Карламана! – ярился фриз. – Мы даже кормили и привечали людей с крестами, пока они приходили к нам с миром и сказками про своего немощного Йоксу. А ты знаешь, венд, – именуя венедов
Волкан покачал головой.
– Целые города! И столько же порубил за отказ поклоняться Йоксе!
– К тому же, – добавил он настолько разумным и трезвым голосом, что Волькша даже вскинул на него удивленные глаза, – эти глупцы сами забились в дом своего бога. Они думали, он их защитит. Полудурки! – захохотал фриз, и огонек прежнего исступления вновь зажегся в его взгляде. – Этот Йокса не мог постоять даже сам за себя. Что он мог сделать для этих полоумных франков?
Всадники, стоявшие поблизости, услыхав последние слова хольда, залились истошным смехом.
В этот миг раздался оглушительный треск. Пламя подточило стропила крыши, и тяжелое нагромождение пылающих брусьев, распорок и черепицы обрушилось внутрь постройки. На несколько мгновений крики горящих людей стали истошнее и слышнее. Волькша отчетливо различил тонкие голоса детей. Но вскоре вопли и стоны прекратились. И только огонь продолжал завывать, доедая стены дома Мертвого Бога Йоксы, который так и не пришел на помощь франкам.
Два остальных, дома увенчанных крестами, еще подпирали своими крышами пасмурное небо, но можно было не сомневаться в том, что и там Волькшу ждет такое же ужасное зрелище. Годинович оставил фризов шептать заклинания духам Ирминсуля и пошел прочь с Овсяного торжища, на котором шёрёверны и даннские дружинники тешили свою неутолимую алчность, а благородные фризские конники – свою застарелую месть.
Казна Мертвого Бога
Река Сиена была мутна и мелководна. Морской отлив выпил из нее воду, как наигравшийся телок из озерины. [159] Драккары, которые утром причалили прямо к берегу, беспомощно кренились среди речных камней, покрытых подсыхающей тиной. Четырнадцать варяжских ладей, принесших смерть и разорение в городище, сравнимое разве что с Ильменьским торжищем. Четырнадцать суденышек, выплеснувших на головы франков горящее масло набега. Думая о жителях Хавре, Волькша старался не произносить в своей голове слово «невинный», но оно так и норовило выскочить, точно тать из-за угла, и сокрушить Волькшино сердце горечью стыда за содеянное: не убеди он Хрольфа в том, сколь высоко его ценят шёрёверны Бирки после победы над Хохендорфом, пугливый сын бонде даже и не задумался бы о походе в Хавре. Но тогда была бы варяжская междоусобица… и эти же четырнадцать драккаров рано или поздно поднялись бы вверх по Волхову… и полчища озверевших свеев обрушились бы на Ильмень, на Вергеш, на Полисть, на Влою, на Киришье, на родную Ладонь…
159
Озерина – большая лужа (устар.).
«Нет, этого не должно случиться! Никогда!» – повторял про себя Волькша, хотя эти благие помыслы никак не хотели заглушать горькие упреки его совести.
Годинович брел вверх по реке, баюкал боль в душе, облизывая саднящие костяшки правого кулака и скусывая с них маленькие вохринки вспоротой кожи. Мысли его то и дело возвращались на площадь перед горящим теремом Мертвого Бога. И вдруг он увидел кучку людей в длиннополых одеждах, точь-в-точь как та, что была на служителе Йоксы, который свершал обряд перед битвой у северных ворот торжища. Только у этих на груди не было крестов. Люди в длинных шерстяных рубахах, подпоясанных пеньковыми веревками, спешно сгружали что-то на плоскодонную лодку. Мешки, сундуки, короба. Вид у них был напуганный и при этом радостный. Еще бы, ведь им удалось улизнуть из городища да еще и прихватить с собой кое-что из своего скарба.