Капитан Райли
Шрифт:
— Ты думаешь, наш друг сумеет обвести их вокруг пальца? — прошептал он, снимая с себя пальто и подкладывая его под голову вместо подушки.
— До сих пор ему это прекрасно удавалось, — зевая, ответил Райли. — Этот тип проявил себя непревзойденным актером.
— Точно, теперь в нем трудно узнать того человека, боящегося собственной тени, который появился у нас на борту две недели назад.
— Да, конечно... — прошептал Райли угасающим голосом.
— Эльза тоже изменилась, — продолжал Джек тем же тоном, обращаясь в темноту. — Эта девушка проявила неожиданную смелость. Мне, конечно, тяжело это тебе говорить, но для
— Ммм...
— Я знаю, ты считаешь меня идиотом, — вздохнул Джек. — Ты, конечно, скажешь, что я тороплю события, и вообще, она скорее всего пошлет меня к черту. Но я все же хочу попытаться, поскольку знаю, что никогда не смогу быть счастливым, если ее не будет рядом.
— Ммм...
— Почему ты молчишь?
— Ммм...
— Алекс? — окликнул Джек темноту.
Но ответом ему было лишь долгое молчание, вскоре сменившееся громким храпом.
Пять часов спустя их разбудил гул голосов в коридоре. Когда они пытались пробиться в ближайший гальюн, чтобы умыться, к ним подошёл унтер-офицер и жестом пригласил следовать за собой. Вскоре выяснилось, что он привёл их в кают-компанию, где уже собралась на завтрак почти вся команда «Деймоса».
Алекс с Джеком озабоченно переглянулись при виде огромного числа матросов в рабочей форме, в дальнем углу же собралась горстка людей в штатском — судя по всему, те самые агенты. Так или иначе, все без исключения повернулись к вошедшим, храня гнетущее молчание. Капитан «Пингаррона» тут же почувствовал себя кроликом, попавшим в стаю койотов.
Кают-компания представляла собой огромное вытянутое помещение со стенами, обшитыми деревянными панелями, и двумя рядами столов со скамейками. На стенах висели фотографии заслуженных капитанов кригсмарине и лидеров Третьего Рейха, таких как Вильгельм Канарис, Карл Дениц и, конечно же, сам Адольф Гитлер подозрительно усмехался с дальней стены в свои смешные усики.
Не говоря ни слова и изо всех сил стараясь держаться независимо, Райли и Джек направились к буфетной стойке, где наполнили тарелки яичницей, ветчиной и сосисками, после чего устроились за первым попавшимся свободным столом и принялись молча поглощать еду, надеясь, что никто не станет докучать им разговорами.
Но их надежды не оправдались.
Не прошло и минуты, как с подносом в руках к ним подошёл мужчина в штатском и сел напротив.
— Доброе утро, — вежливо поприветствовал он их на безупречном английском с лёгким американским акцентом.
На вид ему было чуть больше двадцати; дружелюбное лицо и приятная улыбка внушали доверие. На нем была клетчатая рубашка, потертые джинсы «Ливайс» и высокие сапоги. Казалось, он только что из родео: не хватало лишь техасского сомбреро с загнутыми полями. Никогда в жизни Алекс даже помыслить не мог, что однажды встретится с настоящим немецким шпионом.
— Так вы и есть те двое, что прибыли вчера? — спросил он без лишних предисловий, протягивая руку. — Меня зовут Блант, Фрэнк Блант. Добро пожаловать
— Алекс Райли, — ответил тот, отвечая на приветствие.
— Хоакин Алькантара, — представился Джек, протягивая руку.
— Звучит не очень-то по-американски, — удивленно заметил немец.
— Это долгая история, — ответил галисиец с безупречным нью-йоркским акцентом.
— Понятно, — протянул агент, давая понять, что не нуждается в дальнейших объяснениях. — Я слышал, вы не говорите по-немецки. Как такое возможно?
В ответ оба смущенно развели руками.
— Нет-нет, не удивляйтесь, — поспешно добавил агент. — На корабле новости разлетаются быстро; уже через месяц в открытом море корабль становится чем-то вроде проходного двора, полного старых сплетниц.
Райли отлично понимал, что их история шита белыми нитками, и при ответе нужно быть предельно кратким, даже самая незначительная деталь могла все испортить. Однако выбора не было, и он, не вдаваясь в подробности, скупо пояснил, что сначала вступил в американскую партию нацистов, а впоследствии завербовался в СС.
— Ну, а вы, Фрэнк, — спросил он, в свою очередь, чтобы переменить тему разговора, — вы тоже родились в Соединённых Штатах?
— В Айове, — ответил тот, отхлебывая кофе. — У отца была маленькая ферма в окрестностях Де-Мойна, но он разорился во время кризиса двадцать девятого года, а поскольку моя мать — немка, мы решили попытать счастья в Аргентине, где есть большая немецкая колония и отец мог бы применить свои фермерские навыки. А потом, — самодовольно добавил он, — в тридцать пятом, когда Адольф Гитлер стал фюрером, мать настояла, чтобы мы вернулись в Германию. В конце концов мы обосновались в Мюнхене.
— Позвольте угадать, — перебил Джек. — Должно быть, именно тогда вы и вступили в партию?
— Я давно уже мечтал об этом, когда читал «Майн Кампф», — гордо улыбнулся он. — Уже через неделю после приезда в Германию я вступил в Гитлеровскую молодежную организацию. Но скажите, — неожиданно перевел он разговор в другое русло, — как обстоят дела у нацистов в Соединенных Штатах? Достаточно ли это мощная партия? Понимают ли они важность миссии, возложенной на нас историей? Признают ли бесспорное превосходство арийской расы?
Райли почувствовал, что Джек собирается что-то резко ответить этому юнцу, и незаметно пнул его под столом, улыбнувшись американцу самой очаровательной улыбкой.
— Разумеется, — ответил он. — С каждым днем нацистская партия обретает все больше приверженцев, и однажды мы изгоним всех евреев и коммунистов раз и навсегда.
— И негров! — с воодушевлением подхватил Блант.
— Разумеется, и негров тоже.
— А ещё цыган, — самодовольно подхватил Джек, не поднимая глаз от тарелки. — И дураков. И уродин.
Райли повернулся к нему, заметив краем глаза, как исказилось гневом лицо юноши.
— Вы что, герр Алькантара, не согласны с мнением Фюрера? — спросил агент, резко повысив голос и привлекая к ним внимание всех присутствующих.
Беспечный парнишка из Айовы в один миг превратился в безумного фанатика из рядов гитлерюгенда. Его улыбка из открытой и дружелюбной превратилась в холодную и беспощадную, как нож забойщика.
— Разумеется, согласен, — поспешил заверить Алекс. — Просто мой друг по происхождению — испанец, и не слишком хорошо знает наш язык. А потому он часто мелет всякий вздор, сам того не понимая.