Капут
Шрифт:
– Eddi est un tr`es gentil garcon, je l’aime beaucoup, – сказала Анна Мария Бисмарк, – cette guerre, sans lui, ne serait qu’unе guerre da goujats [279] .
Анна Мария – шведка, она замужем за братом Эдди, князем Отто фон Бисмарком, советником немецкого посольства в Риме.
– Le nom qu’il porte est trop beau pour un champ de bataille [280] , – иронично заметил граф Дорнберг.
– Je ne verrais rien de plus ridicule, pour un Bismarck, que de se faire tuer dans сette guerre [281] , – сказала Анна Мария.
279
Эдди славный мальчик, я его очень люблю, а эта война без него будет просто войной плебеев (фр.).
280
Имя, которое он носит, слишком славное для полей сражений (фр.).
281
Но
– Oh, oui! Ce serait vraiment ridicule [282] , – злорадно молвила княгиня Агата Ратибор.
– N’est-ce pas? [283] – сказала Анна Мария, бросив на Агату ласковый пренебрежительный взгляд.
Какая-то спесивая и злобная мелочность проскальзывала в разговоре между Вероникой и Агатой, который они вели с вялым изяществом и без блеска. Слушая этих молодых и красивых женщин, я думал о работницах из предместий Берлина. Был как раз тот час, когда они возвращаются кто домой, кто в Lager после долгого рабочего дня на военных заводах Нойкёльна, Панкова, Шпандау. Не все они из рабочих. Многие из добрых буржуазных семейств, кто-то из государственных служащих, но всех затянули шестеренки принудительных работ. Многие из них – «рабыни» из Польши, Украины, Белоруссии, Чехословакии, на груди у них вышито «Р» или «Ost». Но все работницы, и женщины из буржуазного сословия, и рабыни с оккупированных территорий, помогают друг другу, уважают и защищают друг друга как могут. Они работают по десять-двенадцать часов в день под надзором эсэсовцев с автоматами, передвигаясь в ограниченном пространстве, обозначенном меловой линией на полу. Вечером они выходят усталые и неумытые, почерневшие от машинного масла, с покрытыми ржавчиной и металлической пылью волосами, с сожженной кислотой кожей на лице и руках и темными кругами под глазами от лишений, страха и тревоги. И ту же тревогу, тот же страх, но извращенный и отравленный высокомерной беззастенчивой чувственностью и гордостью, я находил в тот вечер в молодых немецких женщинах, сидящих за столом в посольстве Италии. Их toilettes доставлены контрабандой из Парижа, Рима, Стокгольма, Мадрида в чемоданах дипломатических курьеров вместе с духами, пудрой, перчатками, туфлями и бельем. Хотя своей элегантностью они не кичились, нет. Они слишком хорошо воспитаны, их гордость не снисходила до таких мелочей, принадлежавших им по праву, qui leur 'etaient dues. Но и их элегантность, без сомнения, была составной частью их патриотизма, который не следовало сбрасывать со счетов. Их партиотизма. Они гордились страданиями, несчастьями и бедами немецкого народа, всеми ужасами войны, которые они, будучи в привилегированном положении, считали своим правом с народом не разделять. Это и был их патриотизм: жесткое приятие собственного страха, тревог и всех бедствий немецкого народа.
282
О да! Это было бы действительно смешно (фр.).
283
Не так ли? (фр.)
В этой теплой, освещенной сияющей, как застывший мед, луной и розовым пламенем свечей, застеленной ворсистыми коврами комнате слова, жесты и улыбки молодых женщин с сожалением воскрешали в памяти видения счастливого безнравственного мира, мира наслаждений и низкопоклонства, которое и есть плата за его чувственность и тщеславие; мертвенный запах роз и приглушенный блеск древнего серебра и фарфора вызывали в памяти эти видения вместе с могильным привкусом разложившейся плоти. В манере, с какой Вероника фон Клем (Вероника – жена функционера немецкого посольства в Риме, она совсем недавно вернулась из Италии с собранными в баре отеля «Эксельсиор», на обедах княгини Изабеллы Колонны и в гольф-клубе Аквасанты свежими сплетнями, которыми щедро делились граф Галеаццо Чиано и его политические и светские придворные) рассказывала о последних римских скандалах, и в том, как молодые немецкие женщины – княгиня Агата Ратибор, Мария Тереза, Алиса, графиня фон В*, баронесса фон Б*, княгиня фон Т* – комментировали эти слухи, присутствовал легкий налет презрения, которому остальные женщины – итальянки или американки по рождению, шведки, мадьярки, Вирджиния Казарди, княгиня Анна Мария фон Бисмарк, баронесса Эдельштам, маркиза Теодоли, Анджела Ланца и баронесса Джузеппина фон Штум – противопоставляли благожелательность коварную и ироничную и тем не менее горькую и жалящую.
– С некоторого времени много говорят о Филиппо Анфузо, – сказала Агата Ратибор, – и очень похоже на правду, что прекрасная графиня Д* перешла из объятий Галеаццо Чиано в объятия Анфузо.
– Это доказывает, – сказала маркиза Теодоли, – что в настоящее время Анфузо в большом фаворе у Чиано.
– Peut-on en dire autant de Blasco d’Ajeta? – сказала Вероника. – Il a h'erit'e de Ciano la petite Giorgiana, et cela fait dire qu’il est en disgr^ace [284] .
284
Не говорят ли то же самое о Бласко д’Айете? Он унаследовал от Чиано маленькую Джорджину, а это заставляет всех говорить, что он впал в немилость (фр.).
– Бласко никогда не впадет в немилость, – сказала Агата. – Его отец – камергер двора, он защищает его от короля; Галеаццо Чиано, зять Муссолини, защищает его от дуче, а жена, ревностная католичка, защищает его от Папы. А чтобы защититься от самого Чиано, он всегда найдет под рукой какую-нибудь Джорджину.
– Римская политика, – сказала Вероника, – делается четырьмя-пятью beaux garcons, красавчиками, взявшими
– Quand ces trente femmes auront pass'e la quarantaine, – сказала княгиня фон Т*, – il y aura la r'evolution en Italie [285] .
– Pourquoi pas quand ces quatre ou cinq beaux garcons auront plus de quarant ans? [286] – сказала Анна Мария фон Бисмарк.
– Ah! Ce n’est pas la m^eme chose, – сказал Дорнберг, – les hommes politiques, on les renverse plus facilement que trente vieilles ma^itresses [287] .
285
Когда эти тридцать достигнут сорокалетнего возраста, вот тогда в Италии и случится революция (фр.).
286
А что же случится, когда этим четырем или пяти красавчикам перевалит за сорок? (фр.)
287
Ах, это разные вещи. Мужчин-политиков легче опрокинуть, чем тридцать престарелых матрон (фр.).
– Au point de vue politique, – сказала Агата, – Rome n’est qu’une garconniere [288] .
– Ma ch`ere, de quoi vous plaignez-vous? – сказала Вирджиния Казарди с американским акцентом. – Rome est une ville sainte, la ville que Dieu a choisie pour avoir un pied `a terre [289] .
– J’ai entendu un joli mot sur le Comte Ciano, – сказала Вероника, – je ne sais pas si je puis le r'ep'eter, il vient du Vatican [290] .
288
С политической точки зрения Рим не что иное, как мальчишник (фр.).
289
Моя дорогая, на что вы жалуетесь? Рим – святой город, который Господь выбрал, чтобы обосноваться на земле (фр.).
290
Я знаю одну милую сплетню о графе Чиано, но сомневаюсь, можно ли ее рассказать: она идет из Ватикана (фр.).
– Vous pouvez le r'ep'eter, – сказал я, – le Vatican aussi a des escaliers de sеrvice [291] .
– Lе Comte Ciano fait l’amour, dit-on au Vatican, et il croit faire de la politique [292] .
– Фон Риббентроп, – сказала Агата, – рассказал мне, что во время подписания «Стального пакта» в Милане граф Чиано смотрел на него так, что ему стало неловко.
– A vous entendre, – сказал я, – on croirait que le Ministre von Ribbentrop aussi a 'et'e la ma^itresse de Ciano [293] .
291
Вы смело можете рассказать ее, в Ватикане тоже пользуются черными ходами (фр.).
292
В Ватикане говорят, что граф Чиано занимается любовью, воображая, что занимается политикой (фр.).
293
К вашему сведению, говорят, что министр фон Риббентроп тоже побывал любовником Чиано (фр.).
– Теперь и он перекочевал в объятия Филиппо Анфузо, – сказала Агата.
Вероника рассказала, что графиня Эдда Чиано, к которой она не скрывала искренней симпатии, в последнее время много раз высказывала намерение развестись с графом Чиано, чтобы выйти замуж за молодого флорентийского патриция маркиза Эмилио Пуччи.
– Est-ce que la Comtesse Edda Ciano, – спросила княгиня фон Т*, – est une de ces trente femmes? [294]
– En politique, – сказала Агата, – Edda est celle, des trente, qui a le moins de succ`es [295] .
294
Так значит графиня Эдда Чиано одна из тех тридцати женщин? (фр.)
295
В политике Эдда одна из тридцати, пользующаяся минимальным успехом (фр.).
– Итальянский народ обожает ее, как святую. Не нужно забывать, что она дочь Муссолини, – сказал Альфиери.
Все рассмеялись, а баронесса фон Б* обратилась к Альфиери:
– Le plus beau des ambassadeurs 'etait aussi le plus chevaleresque des hommes [296] .
Все опять рассмеялись, а Альфиери грациозно поклонился и сказал:
– Je suis l’ambassadeur des trente plus jolies femmes de Rome [297] .
Его слова вызвали откровенный смех всех собравшихся за столом.
296
Самые красивые послы еще и самые галантные мужчины (фр.).
297
Я – посол тридцати самых милых дам Рима (фр.).