Капут
Шрифт:
Таким образом, приписанное графине Эдде Чиано намерение выйти замуж за молодого маркиза Пуччи оказалось не чем иным, как простой сплетней. Но в словах Вероники и в замечаниях молодых немецких дам (сам Альфиери, жадный до сплетен, и прежде всего до сплетен римских, предпочитал в определенных случаях чувствовать себя, как он говорил, скорее послом тридцати милейших дам Рима, чем послом Муссолини) эта сплетня становилась фактом национальной важности, фундаментальным событием итальянской жизни и подвергала молчаливому осуждению всех итальянцев. Беседа долго вилась вокруг графа и графини Чиано, потом собеседники перемыли косточки молодому министру иностранных дел вместе с его ватагой золотой молодежи, красавицами палаццо Колонна и денди палаццо Киджи; далее прошлись насчет соперничества, интриг и ревности этого элегантного и раболепного двора, к которому сама Вероника с гордостью принадлежала (Агата Ратибор тоже пристала бы к нему, если бы не оказалась той, кого Галеаццо Чиано, будучи сам немного vieille fille, старой девой, ненавидел больше всего на свете, то есть vieille fille);
Напротив меня между графом Дорнбергом и бароном Эдельштамом сидела женщина уже далеко не цветущая, она устало улыбалась фривольным и коварным фразам Вероники и ее подруг. Я ничего не знал о ней, разве только то, что она итальянка, что ее девичья фамилия Антинори и что она замужем за видным чиновником Министерства иностранных дел рейха послом бароном Брауном фон Штумом, его имя частенько мелькало в тогдашней немецкой политической хронике. С болезненной симпатией я наблюдал ее усталое, изможденное, но еще моложавое лицо, ее светлые, полные чарующей мягкости, почти тайного целомудрия глаза и мелкие морщины на висках и вокруг печального рта. Итальянская доброта и мягкая прихоть, как любовный взгляд, повисший на прикрытых ресницах, еще не совсем погасли в ее лице и глазах. Она изредка посматривала на меня, я чувствовал, что ее взгляд останавливался на мне с доверием и отрешенностью, которые тревожили меня. В один прекрасный момент я заметил, что она оказалась объектом недоброжелательного внимания Вероники и ее подруг, осматривавших с женской иронией ее непритязательное платье, не покрытые лаком ногти, невыщипанные и ненакрашенные брови, ненапомаженные губы, они испытывали чуть ли не злорадное удовольствие, находя в ее лице, во всей личности Джузеппины фон Штум признаки тревоги и страха, непохожего на их собственный, признаки грусти не немецкой, отсутствие гордости за лишения других людей, которым они сами беззастенчиво демонстрировали свое высокомерие. Но постепенно мне открылся тайный смысл этого взгляда, в котором я видел немую мольбу, как если бы эта женщина просила у меня сочувствия и помощи.
Сквозь слегка запотевшее стекло скованное льдом озеро Ванзее выглядело как огромная плита сверкающего мрамора, на которой следы, оставленные коньками и буерами, выглядели таинственными эпиграфами. Высокий черный лес под лунным сиянием окружал озеро, как тюремная стена. Вероника вспоминала зимнее солнце на Капри, проведенные там графиней Эддой Чиано и ее фривольным двором зимние дни.
– Невероятно, – сказал Дорнберг, – какими людьми окружает себя графиня Чиано. Я никогда не видел ничего подобного даже в Монте-Карло, в окружении vieilles dames `a gigolos [298] .
298
Старых сводниц (фр.).
– Au fond, Edda est une vieille femme [299] , – сказала Агата.
– Mais elle n’a que trente ans! [300] – воскликнула княгиня Т*.
– Trente ans c’est beaucoup, – сказала Агата, – quand on n’a jamais 'et'e jeune [301] , – и добавила, что графиня Чиано и не была молодой, она всегда оставалась старухой, ее дух и характер, капризный и деспотичный нрав всегда были старушечьими. Как старые барыни, окружающие себя услужливо улыбающимися приживалками, она не терпела рядом с собой никого, кроме как безропотных компаньонок, легко доступных любовников и сомнительных личностей, умеющих развлекать ее.
299
В сущности, Эдда старая женщина (фр.).
300
Но ей не больше тридцати лет! (фр.)
301
Тридцать лет – это много, ведь молодость не вернешь (фр.).
– Она смертельно скучна, – заключила Агата, – ее злейший враг – скука. Она проводит целые ночи за игрой в кости, как негритянка из Гарлема. Она – этакая госпожа Бовари. Vous voyez ca d’ici ce que cela peut donner, une Emma Bovary qui serait, en plus, la fille de Mussolini [302] .
– Elle pleure souvent. Elle passe des journ'ees enti`eres, enferm'ee dans sa chambre, `a pleurer [303] , –
– Elle rit tout le temps, – злорадно сказала Агата, – elle passe souvent le nuit `a boire au milieu de sa jolie cour d’amants, d’escroсs et de mouchards [304] .
302
Представьте себе: Эмма Бовари и она же дочь Муссолини (фр.).
303
Она частенько плачет, проводит дни напролет взаперти и в слезах (фр.).
304
Она все время смеется и часто проводит ночи в пьяных оргиях со своей потешной свитой любовников, проходимцев и доносчиков (фр.).
– Ce serait bien pire, – сказал Дорнберг, – si elle buvait toute seule [305] .
Он рассказал, как познакомился в Адрианополе с несчастным английским консулом, скучающим до смерти, который, не желая пить в одиночестве, садился вечерами перед зеркалом в своей пустой комнате и молча накачивал себя спиртным до тех пор, пока его отражение в зеркале не начинало смеяться. Тогда он вставал и шел спать.
– Через пять минут такого пития Эдда запустила бы стаканом в зеркало, – сказала Агата.
305
Было бы хуже, если бы она пила в одиночестве (фр.).
– Она серьезно больна грудью и знает, что долго не протянет, – сказала Вероника. – Ее экстравагантность, ее капризный и деспотический характер – все это от болезни. Иногда мне ее жалко.
– У итальянцев она не вызывает никакой жалости, – сказала Агата, – они ее ненавидят. Почему они должны ее жалеть?
– Итальянцы ненавидят всех тех, кому угодливо прислуживают, – презрительно сказала графиня фон В*.
– Ce n’est peut-^etre qu’une haine de domestiques mais ils la d'etestent [306] , – сказала Агата.
306
Может, это всего-навсего ненависть слуг, но они ее терпеть не могут (фр.).
– Каприоты не любят ее, – сказал Альфиери, – но уважают и прощают ей все ее выходки. Бедная графиня, говорят они, в чем она виновата? Ведь она – дочь умалишенного. На Капри народ странно понимает историю. После прошлогодней болезни я поехал поправить здоровье на Капри. Рыбаки из Пиккола-Марины – они считают меня немцем, поскольку я посол в Берлине, – увидав мою худобу и бледность, сказали: «Не принимайте все близко к сердцу, синьор, что с того, ежели Гитлер проиграет войну? Подумайте лучше о своем здоровье!»
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Дорнберг. – Подумайте лучше о здоровье! Ce n’est pas une mauvaise politique [307] .
– On dit qu’elle d'eteste son p`ere [308] , – сказала княгиня фон Т*.
– В сущности, я думаю, что она таки ненавидит своего отца, – сказала Вероника, – а вот отец ее обожает.
– А Галеаццо? – сказала баронесса фон Б*. – On dit qu’elle le m'eprise [309] .
– Elle le m'eprise peut-^etre, mais elle l’aime beaucoup [310] , – сказала Вероника.
307
Это неплохая политика (фр.).
308
Говорят, она ненавидит своего отца (фр.).
309
Говорят, она им пренебрегает (фр.).
310
Да, иногда пренебрегает, но все же очень любит его (фр.).
– En tout cas, elle lui est tr`es fid`ele [311] , – с иронией сказала княгиня фон Т*.
Все рассмеялись, а Альфиери, le plus beau des ambassadeurs et le plus chevaleresque des homes [312] , сказал:
– Ah! Vous lui jetez donc la premi`ere pierre? [313]
– Мне было восемнадцать, когда я бросила мой первый камень, – сказала княгиня фон Т*.
– Если бы Эдда получила хорошее образование, – сказала Агата, – она стала бы отменной нигилисткой.
311
В любом случае, она ему слишком верна (фр.).
312
Самый красивый из послов и самый галантный из мужчин (фр.).
313
А, так вы бросаете в него первый камень? (фр.)