Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Благодаря всему этому, здоровье Маркса ощутимо улучшилось, «и самое главное — без всяких таблеток» {103}.
В течение этого десятилетия родные и друзья часто отмечали глубокую любовь, которую Маркс и Женни испытывали друг к другу. Так бывало не всегда. В 1860-е случались периоды, когда Женни, казалось, охладела и отдалилась от мужа — так было, когда он веселился в Берлинской опере с Лассалем и его графиней, а Женни было не на что купить уголь; или позднее, когда она и девочки праздновали Рождество, словно нищие, не получив даже строчки от Маркса — а за ним тем временем в Голландии ухаживали его дядя Лион и кузина Нанетт. Однако теперь, по прошествии лет, Карл и Женни снова были вместе, в полном смысле этого слова. Тусси вспоминала, что они вели себя, как дети:
«Снова и снова, особенно — если обстоятельства требовали вести себя серьезно и благопристойно — я видела как они хохочут до слез, и даже те, кого шокировало такое легкомыслие, не могли удержаться и начинали смеяться вместе с ними. Они даже старались не смотреть друг на друга, потому что знали: один взгляд — и они не смогут удержаться от смеха». {104}
Их русский приятель, Максим Ковалевский вспоминал: «Маркс более, чем кто-либо из встреченных мною в жизни, не исключая Тургенева, имел право сказать о себе, что он — однолюб». {105}
Возможно, они предчувствовали, что времени на счастье им отпущено совсем мало — так оно и вышло: в конце июля их вызвали в Лондон. 11-месячный сын Женнихен умер от того, что Маркс назвал «внезапной и страшной атакой гастроэнтерита» {106}.
Печаль вновь пронизывала весь дом Марксов. У дочерей Маркса родилось четверо детей — и все четверо умерли. Маркс писал Энгельсу, что плохо спит: «Я привязался к малышу всем сердцем». {107} Но, без сомнения, еще больше он переживал за Женнихен, которая была совершенно убита и раздавлена своей потерей. Энгельс настаивал, что ей нужно немедленно уехать из Лондона и пожить вместе с ним и Лиззи в Рамсгейте. Она согласилась {108}.
Маркс вернулся в Лондон как раз вовремя, чтобы сопроводить свою несчастную дочь на побережье 6 августа. Они неторопливо ехали в поезде через сельскую местность уютного Кента — настолько же цветущую и плодородную, насколько мрачны и опустошены были они сами {109}. Словно нарочно, словно для того, чтобы поездка окончательно стала пыткой для Женнихен, с ними в купе ехали молодая мать и ее 9-месячный ребенок {110}.
Маркса мучили и смерть внука, и страдания дочери. Хотя был самый разгар лета, небо над Лондоном было серым и мрачным. Вернувшись в Вилла Модена, Маркс писал Женнихен:
«Мое дорогое дитя… Дом тих, словно могила. Вот и еще один маленький ангел больше не оживляет тишину этих стен. Я скучаю по нему каждое мгновение. Сердце мое обливается кровью, когда я о нем думаю, да и как можно забыть такого милого, прелестного малыша! Но я надеюсь, дитя мое, что ты будешь сильной — хотя бы ради своего старика-отца». {111}
Он хотел отложить свою поездку в Карлсбад, но, возможно, почувствовал себя увереннее, зная, что о Женнихен позаботятся Энгельс и Лиззи, собирающиеся после Рамсгейта отправиться на Джерси. В любом случае, Тусси тоже требовала внимания и заботы. Она болела уже несколько месяцев, отказывалась есть и снова начала кашлять кровью. Кроме того, она была угрюмой и тихой — полная противоположность той полной жизни молодой женщине, которая очаровывала всех при первой же встрече. Причиной ее душевного состояния было запрещение отца продолжать отношения с Лиссагарэ. В марте она написала отцу отчаянное письмо, умоляя позволить ей увидеться с ее возлюбленным.
«Мой дорогой Мавр! Я собираюсь кое о чем тебя попросить, только пообещай, что не будешь сердиться! Я хочу знать, дорогой Мавр, когда мне будет позволено снова увидеться с Л. Мне очень тяжело в разлуке с ним. Я изо всех сил стараюсь быть терпеливой, но это трудно, и я не знаю, сколько еще вытерплю… Не могла бы я с ним немного прогуляться?.. Никого это не удивит, ведь все знают, что мы помолвлены».
Она рассказывает отцу, что во время ее болезни в Брайтоне каждый визит Лиссагарэ придавал ей бодрости и сил:
«Я уже так давно не виделась с ним, что начинаю чувствовать себя совсем несчастной, несмотря на все мои усилия держаться и быть веселой и бодрой. Я больше так не могу… Мой дорогой Мавр, пожалуйста, не сердись на меня за это письмо и прости, что я вновь так эгоистично тревожу тебя… Это строго между нами». {12}
Возможно, семье и так хватало горя, связанного со смертью Каро, потому что запрет был снят {113}. В середине августа Маркс пишет Энгельсу: «Тусси чувствует себя намного лучше, аппетит растет в геометрической прогрессии, но это характерная черта женских заболеваний, связанных с истерией; и приходится делать вид, что не замечаешь, как вчерашняя больная возвращается к жизни. Это становится ненужным после полного выздоровления». {114}
Чтобы увериться в выздоровлении Тусси, Маркс решил взять ее с собой в Карлсбад. Он поедет без паспорта, решив в случае неприятностей перебраться в более демократичный Гамбург. Женнихен он пишет, что раздосадован несвоевременными политическими интригами: «После долгого периода, когда ни Интернационал, ни я сам никого не интересовали, удивительно, что теперь мое имя фигурирует в судебных процессах в Вене и Санкт-Петербурге, а еще удивительнее, что в этих смешных бунтах в Италии обвиняют не столько Интернационал, сколько напрямую — меня». {115}
Карлсбад был курортом буржуазным и легендарным. Среди его посетителей — Бах, Бетховен, Гёте, Шиллер и Шопен {116}. Соседом Маркса по гостинице «Германия» был русский писатель Иван Тургенев. Ни один из этих двоих не упоминает о другом в своей переписке {117}, но можно с уверенностью говорить, что они друг о друге знали, даже если и не познакомились, так как Тургенев всегда был чем-то вроде громоотвода для радикалов и консерваторов у себя на родине, в России, и одним из ближайших друзей Бакунина в Берлине.
Кугельманн готовился к приезду Маркса и Тусси. Они с женой и дочерью тоже были в Карлсбаде, и как становится ясно из его переписки, это был их ежегодный визит на курорт, ныне находящийся в Чешской Республике. Чтобы отвести от себя любые подозрения, Маркс изо всех сил старался произвести впечатление человека, ничуть не стесненного в средствах. Он записался в отеле как герр Карл Маркс, частное лицо — и добросовестно исполнял эту роль {118}. Во время его пребывания в Карлсбаде в той же гостинице остановился польский граф Плятер. Так вот, Маркс был одет столь безупречно, что один из гостей заметил: если бы было предложено угадать, кто из этих двоих граф, то он выбрал бы Маркса {119}. Маркс и Плятер даже приятельствовали, но дружба прервалась из-за одного репортера, который с обычной для газетчиков склонностью фантазировать написал, что граф Плятер был «главой нигилистов» (Тусси написала: «Можете представить, в какой ужас это привело нашего старика!» {120}) и что он общается с Марксом, «предводителем Интернационала» {121}. Тем не менее, хотя полиция и взяла Маркса под наблюдение, никаких действий против него не предпринимали, поскольку он не был замечен в составлении заговоров, а лишь лечил больную печень. Доктора отзывались о нем, как об идеальном пациенте.