Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
В конце концов Тусси так и не поехала вместе с Ленхен. Вместо этого она вернулась домой, подавленная неудачной попыткой обретения независимости — после сообщения в прессе, что ее отец серьезно болен… и для того, чтобы обнаружить старшую сестру, Женнихен, отчаянно пытающуюся скрыть тот факт, что она беременна.
С 1844 года ни один ребенок в семье Маркс не был рожден в богатстве и комфорте, и Шарль Фелисьен Маркс Лонге не был исключением, придя в этот мир 3 сентября 1873 года. Живя в доме Маркса уже 8 месяцев, Лонге до сих пор не нашел работу, «ни уроки, ни литературные курсы, ни переводы, ни корреспонденцию» — с нескрываемым раздражением писала мадам Маркс Либкнехту.
«Женни, напротив, благодаря своей неуемной энергии, вечной активности и постоянным поискам работы, по несколько часов бродя по городу в дождь, ветер и снег, нашла место и дает уроки, которые, впрочем, не особенно выгодны… Это выдающееся существо заслуживает лучшей судьбы. Мавр многого не замечает из-за своей фантастической любви. К сожалению, я не могу быть настолько дипломатична, поэтому, скорее всего, скоро заслужу репутацию злой тещи». {85}
Беспокойство Женни за дочь было понятно, хотя к Лонге она была не вполне справедлива. Он честно пытался найти работу, даже так далеко, как в Манчестере, однако оставался все тем же обездоленным французом, да вдобавок еще и с клеймом бывшего коммунара и члена Интернационала {86}. Что касается здоровья Маркса, то одна британская газета в июне 1873 года опубликовала сообщение, что он тяжело болен. Сведения были получены от одного из английских членов Генерального Совета и вскоре распространились по всей Европе. Привыкшие к слухам о смерти или аресте Маркса, друзья и родные почти не обратили внимания на это сообщение. Однако, возможно, по причине его столь резкого ухода из Интернационала в прошлом году (без внятного объяснения причин) история о болезни была воспринята всерьез; посыпались письма от встревоженных друзей; любопытные стали появляться на пороге его дома, чтобы лично удостовериться в его болезни {87}. Женни шутила в письме Либкнехту, который тоже прочитал эту новость в немецкой газете:
«Я надеюсь, что газеты преувеличивают, и состояние моего дорогого мужа вовсе не столь опасно». {88}
Однако эта легкость маскировала истинное положение дел: семья не хотела, чтобы мир знал о болезни Маркса и о том, что его состояние было гораздо серьезнее, чем все обычные недомогания. В течение нескольких месяцев он страдал от бессонницы и страшных головных болей. Он пытался принимать снотворное, но оно не помогало. Вдобавок к этому он отказывался прерывать работу над переводом «Капитала», и помимо профессиональных забот его терзала постоянная тревога о дочерях и том, как повернулась их жизнь {89} (то, что Женни называла «тяжелыми, громадными, неразрешимыми семейными проблемами» {90}).
Наконец, после того, как у него очень сильно повысилось давление, Энгельс настоял на его поездке в Манчестер — к единственному врачу, которому они оба доверяли, 80-летнему немцу Эдуарду Гумперту. Гумперт приказал Марксу кардинально поменять свой образ жизни — ограничить работу, соблюдать диету, пить содовую воду с вином. Главный запрет касался работы по ночам. Это, по словам Гумперта, может его убить.
Маркс вернулся из Манчестера приободренный, и Женни, Ленхен и Энгельс уверились, что он будет соблюдать предписания Гумперта. Кроме того, они сообща решили, что единственным способом не дать Марксу вернуться к старым вредным привычкам будет его отъезд из Лондона и продолжительное пребывание на курорте {91}.
Той осенью он взял с собой Тусси — в одну из первых поездок туда, куда он будет ездить восстанавливать здоровье неоднократно: в английский город Харроугейт {92}. Они приехали же после закрытия сезона, и весь отель был исключительно к их услугам, если не считать пастора англиканской церкви, которого Маркс — исключительно из идеологических соображений или простых наблюдений — обвинял в том, что он заботится только о своем желудке {93}.
Впоследствии Маркс отметит важность этого микроскопического мирка по сравнению с большим миром: микроскопическим являлась семья, а большим — все вокруг, особенно — политика. После Гаагского конгресса он начал чаще искать убежища в своем микроскопическом мире, однако не переставал работать. И хотя формально он отмежевался от Интернационала, его дом все еще был местом паломничества гостей со всего света, почитавших его как основателя движения. Однако эти вторжения стали со временем лишь приятным знаком внимания: они больше не истощали его, как раньше. Даже назойливые журналисты, периодически обращавшиеся к Марксу за интервью и вспоминавшие «лондонского террориста», больше не были врагами или обузой — они стали чем-то вроде развлечения. Он, словно громадный кот, играющий с глупыми мышками, знал, что в любую минуту может уничтожить их — но ему нравился сам процесс игры. Маркс говорил Кугельманну, что «не даст и фартинга за общественность». Гораздо важнее для него были теперь люди в его ближайшем окружении {94}.
Второй причиной перемен было его здоровье. Гумперт много лет подряд предлагал Марксу поехать в Карлсбад на лечебные ванны, и Маркс много лет сопротивлялся (говоря, что австрийские курорты скучны и дороги {95}). Однако после приятного времяпрепровождения в Харроугейте Маркс стал более благосклонно относиться к этой идее. Несмотря на свое очарование, Харроугейт принес лишь временное облегчение; в отношении Карлсбада Гумперт обещал полноценное лечение. Маркс начал подумывать о поездке в мае, однако перед этим требовалось преодолеть несколько препятствий, одним из которых был старый вопрос о паспорте. В тот год, когда Лаура жила в Париже после свадьбы, он считал, что оформление британского гражданства ему не потребуется, однако для путешествия в Австрию оно было необходимо.
Европейские правительства до сих пор рассматривали Интернационал как некую движущую силу социальной жестокости. В 1872 и 1873 гг. Союз трех императоров — Австро-Венгрии, России и Германии — собрался, чтобы выработать стратегию защиты и выступить единым фронтом против Интернационала и его ответвлений {96}. Преследования начались почти сразу {97}. Однако экономический кризис 1873 года оказался страшнее правительственных репрессий, и вновь мужчины и женщины сотнями вступали в ряды рабочей организации, ища защиты от превратностей капиталистического рынка {98}. На волне этого интереса рабочие партии в Германии добились успеха на выборах. Тем временем в России в 1873 и 1874 гг. прошли студенческие волнения, началось массовое преследование социалистов, либералов и демократов. В одном крупном городе только в 1874 году было арестовано и отдано под суд 16 человек, занимавшихся пропагандой среди рабочих: одной из книг, по которым они проводили занятия, был «Капитал» {99}.
Наконец, когда Маркс уже был готов ехать в Карлсбад, процесс над социалистами начался в Вене. Один человек был обвинен за пересылку по почте портрета «Социал-Коммуниста К. М.» {100} В этих обстоятельствах Марксу требовалась защита английской короны, и потому 1 августа он обратился с прошением о натурализации. Возможно, это было предсказуемо: прошение отклонили. В рапорте Скотланд-Ярда говорилось:
«В связи с вышеизложенным, я должен сообщить, что он — знаменитый немецкий агитатор, глава общества «Интернационал» и сторонник коммунистических принципов. Этот человек не проявлял лояльности к своему королю и своей стране». {101}
К 1874 году Лафарг находился в таком бедственном положении, что даже хотел продать единственное, что у него осталось из наследства — дом в Новом Орлеане. Деньги были нужны ему немедленно, и Энгельс дал ему взаймы 600 фунтов, чтобы не продавать недвижимость {102}. У Лонге подобного резерва не было, и работу он по-прежнему не нашел. Мать дала ему немного денег, а Женнихен работала гувернанткой и давала уроки, но они все равно отчаянно нуждались в деньгах. Тем не менее, в апреле они съехали от Маркса, перебравшись в квартиру неподалеку. Позднее Женни вспоминала, что они с Карлом одобрили переезд, но на самом деле очень этого не хотели. Здоровье Женнихен совсем сдавало — дыхание было затруднено, она плохо спала — а ближе к лету малыш, получивший домашнее прозвище Каро, заболел.
Примерно в это же время Карл и Женни отправились в одну из редких поездок — только вдвоем. Муж и жена, 56 и 60 лет соответственно, отправились на остров Уайт, что в 5 милях от южного побережья Англии, и сняли комнаты с большими окнами в залитом солнцем домике на холме, в городе Райд, стоявшем прямо на берегу моря. Климат здесь был почти итальянский. Маркс писал Энгельсу: «Остров — маленький рай».
Обычно Маркс извинялся, что не пишет, потому что очень занят. На этот раз он не писал, потому что от всей души ленился. Они с Женни плавали вокруг острова на лодке, бродили по холмам и наслаждались обществом друг друга так, как уже давно этого не делали — годы, а то и десятилетия. Хохотали над предвыборным плакатом одного из местных кандидатов — «Голосуйте за Стенли, Богатого Человека» — и над прогулочным катером Общества трезвости, половина пассажиров которого была мертвецки пьяна (Маркс писал Энгельсу: «Никогда не видел так много тощих, неотесанных мерзких идиотов сразу, а также так много женщин, уродливых, как грех».)