Карл Великий: реалии и мифы
Шрифт:
Картина именно такой оккупации восстанавливается на основе данных кастильской грамоты середины X в., в тексте которой содержится интересный понятийный ряд, обозначающий комплекс однородных действий: «… prehendere vel scadare aut scalidare…» Первое из этих понятий означает проведение собственно пресуры-захвата («prehendere»), третье подразумевает занятие «scalidum», то есть участков, не имеющих владельца, что подтверждается определениями «in locum heremum» и «sicut antiqua gens derelinquerunt». Второе («scadare»), слово нелатинского происхождения, может быть объяснено лишь как производное от готского «scadan» («skaidan») — «разделение», «отделение» (по-видимому, имеется в виду раздел захваченной территории между захватчиками): [BGC: Р. 44, doc. п. 37 (а. 955, V. Cast.):] «… parentibus meis in locum heremum prehendere vel scadare aut scalidare potuerunt, sicut antiqua gens dereliquerunt.» Подобное использование термина готского происхождения не имеет аналогов, но вполне сочетается с выводами о германских истоках астурийской «hereditas».
При ближайшем рассмотрении доводы наших оппонентов оказываются основанными лишь на данных одного документа: «…terras de iscalita factum est [var.: seu] calidum, et de monte fecimus campum.» [DEPA-I: P. 197, doc. n. 42 (836, V. Cast.).]. Но его содержание отнюдь не однозначно. Оно вполне может быть понято как описание ряда последовательных действий: (1) «terras de iscalta factum est calidum…» — собственно установление владельческих прав и (2) «… et de monte fecimus campum» — расчистка и распашка нови. Таким образом, и здесь хозяйственное обустройство земли выступает как следствие акта апроприации, а не как его основание. Заметим, что преодоление трудностей, связанных с обустройством пустующих территорий, вообще едва ли было под силу действующим в одиночку мелким землевладельцам. Оно требовало жёсткой организации, и в роли такого организатора чаще всего выступало духовенство: [DEPA-I: Р. 156, doc. п. 30 (а. 822, V. Cast.):] «Abitus abba» (см. также: Ibid., P. 176, doc. n. 37 (a. 829, V. Cast.): «Ego Ualerianus una cum patri meo Teodarium et meos gasalianes (братией — O. A.)»; P. 211, doc. n. 46 (a. 842, Gai.): «…domnus Senior abbas…» etc).
Четвёртая и последняя группа замечаний касается понятия «stirps» и производных от него форм — «stirpare» и «extirpe». Наши предшественники в своих трактовках этих терминов исходили из изначального значения слова «stirps» — «корень». Поэтому «stirpare» переводилось как «корчевать». Однако мы считаем, что соответствующие случаи требуют более детального разбора.
Многозначность отмеченных понятий прослеживается прежде всего на примере позднелатинской глагольной формы «stirpare». В ряде случаев её употребление связано с простой опиской писца, спутавшего форму «stirpare» с внешне похожим, но и имеющим совершенно иное значение глаголом «stipare» («заполнять», «наполнять»). Этот глагол выступает как синоним понятия «populare» («заселять», «осваивать»). При этом процесс заселения виллы зависимыми людьми («familia») выглядит как прямое следствие пресуры: «villa… de mea praessura stipata de mea familia» [DEPA-I: P. 49–51, doc. n. 5; Ibid., P. 41, doc, n. 4.].
Вторая группа значений связана с употреблением формы «ех stirpe» (вариант: «extirpe»). Все известные нам случаи использования этой формы объединяет указание на изначальность совершённого акта (заметим, что классическое «stirps» имело и значение «начало»): [DEPA-I: Р. 95, doc. n. 16 (V. Cast.):] «… et omnes nostras presuras quam… accepimus… ibi plantavimus extirpe ipsas baselicas…». Здесь напрашивается сравнение с аналогичным употреблением слова «radix» («корень») в том же значении указания на «изначальность»: DEPA-I: Р. 49, doc. n. 5 (Gal.): «monasterium… quod… ex radice fundamentavi») (см. также: DEPA-I: P. 49, doc. n. 5 (Gal.); Ibid., P. 112, doc. n. 21 (a. 807, V. Cast.). DEPA-II: DEPA-I: P. 112, doc. n. 21 (a. 807, V. Cast.) (гендиадиз «extirpe radice»); Ibid., P. 241, doc. n. 158 (a. 899, Port.); Ibid., P. 270, doc. n. 165 (Gai.)).
Наиболее ясно это значение прослеживается в документе, датированном 899 г.: Альфонсо III Великий передаёт несколько вилл епархии Сантьяго-де-Компостела. Прежде эти виллы находились в собственности некоего Пелагия, сына Петра, который по королевскому приказанию овладел ими путём пресуры и, таким образом, был их первым владельцем, а уж затем король получил их в результате обмена: «villam… quam nuper Pelagius filius Petri per nostram ordinationem extirpe prehendidit, et nos illam ex eo per conmutationem accepimus.» Характерно, что в качестве синонима выражения «ex stirpe» использовалось и выражение «ex radice» (где «radix» — «корень», «начало»). В свою очередь, это позволяет объяснить словоупотребление «extirpe radice» как простой гендиадиз.
Наконец, совершенно особое значение имеют выражения «de stirpe» и «ad stirpem». Отметим, что даже А. Флориано не решился в данном случае переводить их как «корчевье», а предложил иное значение — «род», «родственное сообщество». В силу важности этого вопроса для дальнейшего рассуждения остановимся на нём подробнее. В классической латыни термин «stirps» мог обозначать широкую гамму родственных сообществ — от семьи до рода. Последнее значение («род») в целом прослеживается и в наших источниках, однако требует определённого уточнения, поскольку для обозначения рода широко употреблялось также понятие «prosapia». В наших актах в последнем случае понимался род в широком смысле, подразумевавшем не только ныне живущих сородичей, но и предков (известно, в какой мере родовая традиция определяла статус свободного человека): [DEPA-II: Р. 171, doc. n. 139 (а. 887, Gal.):] «… te sponsam mihi ex digna prosapia spondere malui…» (cм. также: Cron. Alf. III, P. 155: «… ex regia prosapia…»; Chon. Samp., P. 277 etc).
Что же касается термина «stirps», то под ним (по-видимому, уже в испано-готский период) подразумевался род как конкретный коллектив, как реальное сообщество сородичей: [Samp. AD: P. 467, doc. n. 10 (a. 1018, Leon):] «… uxorem… de stirpe bonorum omnium.» (см. также: Carmen in Sisenandum regem. // PL, Vol. 87, Col. 1129; Carmen ad quemdam diaconum. // Ibid., Col. 1129 etc). В противном случае нельзя объяснить встречающиеся в наших документах выражения типа «… ad (то есть для! — О. A.) stirpem adprehendimus» [DEPA-II: P. 270, doc. n. 165 (Gai.)]. К тому же факт существования подобного родственного сообщества, проживающего на ограниченной территории, в пределах которой расположены их «hereditates», имеет и иные подтверждения: при описании границ владений нередко упоминается о том, что земли по-соседству принадлежат близким родственникам. Нередко родственники упоминаются как совладельцы: [DEPA-I: Р. 295, doc. n. 68 (а. 858, Gal.):] «…omnem meam hereditatem integram quam habeo in uilla ubi pater meus Christoualus habitauit siue tionis mei… habitauerunt…» (cm. также: DEPA-I: P. 99, doc. n. 17 (a. 803, Gai.); Ibid., P. 240, doc. n. 52 (a. 847, Leon); DEPA-II: P. 131, doc. n. 121 (a. 878, Astur.); Ibid., P. 169, doc. n. 138 (a. 887, Astur.); Ibid., P. 285, doc. n. 170 (a. 904, Port.); DCL: P. 183, doc. n. 76 (a. 932, Leon); BGC: P. 38, doc. n. 32 (964, V. Cast.) etc).
Несомненно, необходимость поддержания тесных родственных взаимосвязей диктовалась потребностью во взаимопомощи. Судя по данным наших актов, речь шла прежде всего о взаимовыручке при защите жизни и имущества сородича, что вполне объяснимо: слабость государственной власти не позволяла ей выступать в роли надёжного гаранта владельческих прав отдельного (тем более — незнатного) человека. Именно поэтому астуро-леонское общество предстаёт разделённым на кланы, нередко вступающие в ожесточённые столкновения. Сведения, имеющиеся на этот счёт, можно разделить на три группы:
1. Тексты так называемых «монашеских пактов» — договоров между настоятелем и братией, дававшие начало обителям. Как известно, имущество, переданное монастырю в качестве вклада, не подлежало возврату даже в случае выхода его бывшего владельца из обители. Поэтому бывшие владельцы пытались вернуть пожертвованное насильственным путём. В таких попытках именно родственники («consanguinei», «propinqui»), наряду с «друзьями» («amici»), нападали на монастыри, поддерживая ущемлённых сородичей: [DEPA-I: Р. 146:] «Quod si aliquis ex nobis contra regulam uel tuum preceptum… cum propinquis, amicis uel consanguineis, more seculare dilapsus a regula reprocaciter uindicare uoluerit, gladiis et fustibus monasterio ifestus accesserit…».
2. Данные, говорящие о том, что человек, лишённый поддержки родственников, превращался в изгоя, не способного защитить ни свою жизнь, ни своё имущество. Здесь можно напомнить биографию жившего на рубеже X–XI вв. Сампиро, ставшего к концу жизни епископом Асторги и известным писателем. Как явствует из его завещания (1042 г.), он был уроженцем окрестностей города Нуманции. Но после набега мавров все его родные были перебиты. Лишённый родственной поддержки, Сампиро вынужден был уйти в Леон и стать зависимым человеком короля Беремунда II: [Samp. AD: P. 476–477, doc. n. XIV (a. 1042, Astorga):]» … fui ad [] nobis ereditarius [] nec [] parentum meorum auidaberunt, et ego pecator sub gladio et timendo mortis periculo euasi captiuidatem ad gens ismaheliarum, et per uirtutem Domini exiui [] Numantie et di[] (per)cusi fuerunt in ore gladie, seu et omnia mea quantum iuri meo abui et aucmentaui… (etc.)».