Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
– Не пробовали прозвониться?
– С тем же результатом.
Анна Андреевна спросила, отчего не задействованы средства, «как это называется?», «пеленгации?». Ведь, вроде, нет проблемы обнаружить нахождение мобильного телефона, а, следом, и владельца.
– У Разина американский сотовый оператор. Объявим в международный розыск, подключится Интерпол. «Гермес» не убежит.
«Как дико слушать подобные речи, и вспоминать Олега в МГУ. Не буду я преступников высматривать». – Человек хорош, пока не доказано, что он плох, – выговорила, неожиданно, Марина вслух.
– Виктор Васильевич, идите, пока не утомите, что вы стоите. Вы ж говорили,
Марина поделилась новостью.
– Мне звонил из Нью-Йорка куратор стажировки, и извинялся за не ожиданность информации. Зимний семестр отменен, занятия продолжатся только осенью.
– Вот так сюрприз. И какое облегчение. У меня будто камень с души убрали.
– Что, Анна Андреевна, так радует вас? У меня время украли.
– Нет, милая, считай – тебе судьбы подарок. Это не отсрочка занятий. Это начало жизни, а в ней тебе много чего хорошего уготовано.
– Вы же все говорили мне: подожди, надо уметь ждать.
– Ты веришь мне, как девочкой когда-то? Так вот. Время твое наступает.
– И что же мне делать, как встречать его?
– Для начала поехать к родителям. Стереть из памяти последние события не выйдет. Но не вороши их, ты сможешь.
– А вдруг я до Алика дозвонюсь, или будет звонок от него?
– Гущин сказал – Интерпол подключают. Его профессионалы по всему свету искать будут. И, представь себе, если еще и ты, Марина Рябинина, будешь прозваниваться. Ну, ладно бы, он твой враг был. И то смешно включаться в поиски.
– Да, чушь несусветная. А ведь знаете, недавно я шла по Тверскому бульвару, и будто бы черту над прошлым проводила. А потом на душе вдруг стало светло, и будто предвкушение во мне росло – то ли явления, то ль откровения.
– Так и езжай домой. Теперь совсем немного ждать. И будет тебе явление, и откровение.
– Сейчас же с папой обсуждаем, и я еду. Из дома позвоню. Спасибо вам за все.
– Что ж, девочка моя. Удачи. В добрый путь.
Гущин внимательно читал письмо Веры Гордиенко, которой удалось отыскать сестру Разиных и успешно побеседовать с ней. За долгий перелет от Москвы Вера и сотрудник Нечесов достигли достаточной непринужденности общения, а задача визита не требовала каких-либо инсценировок. Вот и «заехали они на обратном пути с похорон. Старик Ромин просил повидать Олега и Ольгу, и рассказать, какое горе».
«Ольга Разина встретила прохладно и вопросительно. Никаких чаев с дороги. Достала кока-колу. И смотрит.
– Я заехала к вам, потому что Петр Михайлович просил известить, в первую очередь, Олега. Но вы ведь тоже Максима знали?
– Можно считать, что знала о нем. Так, видела раз несколько.
– А Олег скоро будет? Может, позвоним ему? А то времени в обрез, у нас самолет в Денвер вечером.
– Олег здесь не живет. И, где он есть, я понятия не имею.
И тут я почувствовала, что надо говорить о горе, о трагедии, о дружбе Игоря с Максимом. Как-то зацепить. Потому что разговаривать с нами не хотели и, было похоже, могли указать на дверь.
– Простите, Ольга, я сама в Америке живу долгие годы. Но когда такая трагедия обрушилась, я бросилась в Москву, потому что со слов невозможно представить, что близких людей нет в живых.
– Да, наверное, – сказала Ольга, и что-то задумчивое мелькнуло в ее взоре. – Я тоже не поверила, когда нас вызывали опознавать то, что осталось в машине от Игоря.
– Вот. Я и подумала. Максим, я знаю, ездил к вам на годовщины гибели друга, вашего брата. И, может быть. Вот, фотографии захватила. Максим с Еленой осенью в Подмосковье снимались. Думала, Олег захочет сохранить.
– Послушайте, как вас, Вера зовут? Вы, говорите, давно в Америке живете? А вы все равно русская, не потому, что прямо оттуда, и, наверное, часто в Россию ездите. Вы неистребимо русская, таких и в Москве немного наберется. И мне вы симпатичны. Но что же делать, если не трогает меня чужая, воспаленная история. Наверное, нет во мне никакой души, а есть ненасытный желудок, который потребляет фастфуд. Есть привычка ходить каждый день на работу. Меня евреи в русском магазине продавщицей держат. И нет у меня братьев, потому что один погиб, а второй сам себя погубит. Но я уже об этом не узнаю, потому что я хочу есть и идти в кино.
Я, слава Богу, медик, и распознала истерику, начинающуюся со ступора.
– Ну что же, Оля, горе и свое у каждого есть. И давайте мы, теперь ваши русские знакомые, соотечественники. Давайте, все же, по русскому обычаю, помянем ушедших. Давайте. Андрей, открой.
Ольга, молча, принесла рюмки. Молча, выпили. Ну, я думала, вот и все.
Но, то ли оттого, что мы уедем и, наверное, навсегда; а, скорее, от полного одиночества, когда поделиться даже не с кем, а мы разделим ее боль и, может, уменьшится ее горькая доля, Ольга спокойным, ровным, усталым голосом поведала обстоятельства крушения ее дома американской мечты.
«Я уезжала; тогда многие хотели уехать. Кто за иностранца замуж выходил, кто за диссидента, которого из России выдворять собирались. А мне Саша Эпштейн попался. Он как раз начинал оформлять документы по еврейской линии, да еще и «голубой». Он согласился меня с собой взять, «а потом разбежимся».
Приехали, а разбегаться некуда. Ну, да ладно. Кантовались вместе, все нас семьей и считали. Потом он в русском издательстве начал работать, деньги появились. Мне в Москве представлялось, что выходишь в Нью-Йорке на стрит, а кругом женихи, один другого краше. И я, русская, такая желанная. Куда там. А Эпштейн, он неплохой. «Я, говорит, к тебе привык. А что вот секса нет, ты уж извиняй». Ладно, так и жили. И приехали Игорь с Олегом. Игорь при деньгах, а Олег скоро школу окончить должен. Я и говорю Игорю: «Давай Олега в колледж определим. Ты учебу оплачивать сможешь. Живет пусть у нас, все-таки родственное тепло. А я, так просто, рада буду». Игорю идея понравилась, «Я, говорит, деньгами вас обеспечу. Ты ему уют домашний. Что он в Москве все один, да один. И образование здесь получит стоящее. А там видно будет». Вот с такими планами они уехали в Россию, чтобы все документы подготовить, и язык Олегу подучить.
На деле все вышло много сложней. В колледж Олега приняли, деньги проплатили полностью. Но ведь еще надо было учиться. Несовершенный английский не позволял Олегу усваивать материал на лекциях. Наняли ему педагогов дополнительных. В общежитие предлагали его определить, чтобы в вынужденной, «отлученной» от родного языка ситуации он быстрее освоил английский, как необходимость. Но Олег не хотел с американскими ровесниками жить. Игорь деньгами обеспечивал. Я только домом занималась, старалась угодить. Эпштейн вел себя безукоризненно. Он и до этого свои любовные проблемы на стороне решал. И в окружении мы имели семейную репутацию. Так что жил Олег с нами, дома говорил на родном языке, а в колледже его прозвали «дикий русский».