Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
И продолжал звучать все время мрачной сцены. Музыкальные композиции следовали одна за другой. И закончился джаз, когда Разин ушел, да не сразу.
На Ларисином диске шел голый, механический текст разговора. Убрали театр у микрофона, или не сделали еще. Эмоционально напряженно бросались странными фразами. Но, вроде бы, по тексту.
И тогда Гущин стал сверять по предложению, включая то один, то другой диск. Пошла игра – найдите пять различий.
И сразу же прояснилось – или один был дополнен, или подправлен другой.
«– Я не собачка,
– Так, значит, ты сумела все забыть. – Звук открываемого окна. – И где эта хреновина, стекляшка заостренная, которая есть символ нашей встречи на земле, и устремленности к небу?»
В музыкальном варианте: «Открой балкон, мне как будто воздуха не хватает», и звука открываемого окна не было.
Гущин достал протокол описания места происшествия. Все окна были закрыты. А балкон открывался с пульта. Но его не нашли.
И опять. Фраза за фразой, звук за звуком, Виктор Васильевич работал с материалом. Все совпадало, но на Ларисином диске без музыки.
А, на представленном в милицию, была даже музыкальная заставка. После:
«– Так зачем ты рассказал мне? Да, жуткая история. Но я не судия. И не могу судить Максима, да и не буду. Ведь важно, каков он ко мне. А тебе я сочувствую» какая-то женщина пропела почти целый куплет на английском языке, прежде чем Елена спросила:
«– Так зачем ты в Москве?».
Шло дело к развязке. И все совпадало до фразы:
«– Идем туда, где звездный обелиск. Он будет хранителем отражений нашей страсти».
Потом они занимались любовью. И диск Ларисы был без хруста, и без вскрика. На нем голос Елены, чуть слышно, замирая, произнес последние слова:
«Иди. А я не буду провожать. Ты навсегда остался в обелиске. Прощай, Олег!»
Был звук движений и шагов. Защелкнулся дверной замок. И диск закончился.
Ехать к Ларисе и там искать ответы, – зачем, кто и как что-то сделал с записью? и с какой? – представлялось неизбежным.
Но Гущин, сначала, сделал два телефонных звонка. Два не коротких разговора.
– Хорошо. Жду через час на Мичуринском, – закончил он второй.
Виктор Васильевич сумел договориться, что не на острый свежий криминал, а на родившуюся у него надежду найти, хотя б обрывок старых, еще предновогодних следов, отрядили двух исключительных специалистов. Гущин знал, где и что ему надо пытаться смотреть. Всей группой поднялись к чердачной двери подъезда Роминых.
Эксперты осмотрели дверь, замок. И сказали, что здесь нечего делать. Если и пользовались этой дверью, то достаточно давно. И открывали лишь родным ключом.
Но, все-таки, они на чердак поднялись.
В строении было четыре подъезда. Общее помещение над ними считалось техническим этажом, оттуда шли два выхода на крышу. И дверь одного из них была взломана, и на скорую руку закреплена изнутри обрезком трубы.
Снег сохранил цепочку вдавленных следов, ведущих к металлическому решетчатому заграждению, за которым начиналось падение окон и угроза для неосторожных людей. Следы имели направленьем то пространство, где были окна Роминской квартиры. Специалисты отыскали отпечатки крепления металлических тросов, иногда используемых промышленными альпинистами. Не сильно свежие, но и не старше трех недель.
Потом вернулись на чердак. И выяснили, что на двери, ведущей в подъезд номер три, абсолютно новый, средней сложности врезной замок. Связались с консьержкой, та позвонила в диспетчерскую, и сумела поймать плотника Трофимова.
– Вас ждет милиция, – и через пять минут Трофимов рассказал, как было дело.
– Да, это я замок менял. Перед рождеством, которое двадцать пятого декабря отмечают, жильцы из сорок пятой вызвали. Им эта дверь видна, когда свою открываешь. «Посмотрите, – говорят, – может у нас какие бомжи на чердаке бегают. Потому что дверь, как будто, взломана». Ну, я и посмотрел. Действительно, взломали дверь, замок кто-то дрелью обработал. Я чердак посмотрел тщательно. Там порядок, и никого. Что за хулиганы пошли? Я и поставил замок новый, у нас в подсобке отыскал. А милицию, подумал, чего беспокоить зря. Ведь не украли ничего, а только поломали.
Виктор Васильич озаботился в конец. Еще одна возможная версия выплыла, и привнесла сомнения в безоговорочную вину Олега Разина.
Два диска – сухую запись диктофона и художественно оформленный прощальный диалог, Гущин отправил в лабораторию на экспертизу, озадачил компьютерных техников. Но, безусловно, распознать монтаж при безграничности теперешних возможностей, не взялся бы ни кто.
И когда ему позвонила Марина Рябинина, он чуть не счел это знаком судьбы.
Но она лишь указала телефонный номер, по которому с ней можно, при необходимости, связаться. А на вопрос: «Мы не могли бы побеседовать?», спросила: «Это так необходимо?».
И он не смог ответить: «Да».
Ромин старший был крайне удивлен той прыти и решительности, которую продемонстрировал Женя Немченко. При Максиме Немченко, вроде, был самым доверенным лицом, и не возникало поводов для сомнений в его преданности. Более того, Максим считал его почти другом. И много информации, скрываемой от посторонних глаз, с ведущим менеджером обсуждалось.
Но от встречи с Калининым в офисе Петр Михайлович отказался, сославшись на нездоровье.
– Подожди ты, Вячеслав Петрович, горячку пороть. Немченко мы отпуск предоставили. Кто знает, где он сейчас? Ты попробуй выяснить у секретарши. Может, кто знает, как с ним связаться? Я тоже попробую выяснить. А не обнаружим его, и если не появится в должное время – тогда уже и можно заявлять о мошенничестве. И мы тоже пострадали не меньше тебя, ведь деньги из общего капитала. Ну, ладно, извини, совсем что-то мне нехорошо.