Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– Значит, не спасла, - подвел итог Виктор Сергеевич.
– Мир наступил, когда почти все пали. Сколько мальчишек здесь похоронено за рекой. Почти все учились у Володи с Марком.
– А почему первая?
– спросил я у Пушкина.
– Полагаете, будет и вторая Паническая война?
– И скоро, - убежденно кивнул Пугачев.
– Именно скоро. Анархисты, я случайно подслушал на площади, обсуждали. Я уловил только «ан дер цвайтен криг». Через два дня? Через две недели? Этого я не разобрал.
– Вы и немецкий знаете?
– Только русский, да немецкий.
– А мне сказывали, будто вы специалист по угро-финскому
– Суровая ложь. Мой отец штурмовал угро-финскую линию Маннергейма. Память о нем живет в моих сердцах.
Я обернулся к печке. За разговорами я не заметил, как ускользнули из учительской Вьюн с моим надзирателем. Я этого ждал, потому сразу же отметил событие граненым стаканчиком водки.
– Часто врете?
– я глянул на Марка Родионовича, закусывая.
– Часто, - сознался инвалид.
– Вернее, редко.
– Нога под «Нюрнбергом», или поглощена аномалией?
Головной вагон поезда низко рассмеялся.
– Ему ногу заводская дрезина отмахнула, - утерев слезу бесконечностью, сообщил Владимир Свеча.
– На день педагога задолго до интервенции.
На этом наше веселое застолье кончилось. Митя его закончил.
Вышибленная мощным ударом, дверь повисла на верхней петле, а затем и грянула на пол учительской. В пустые ворота влетели пятеро нападающих с клюшками. Все из команды анархистов. Капитан команды Митя, замыкавший штурм ворот, обогнул нападающих и поставил у ног моих стальную канистру.
– Гутен абен. Кто Пугачев?
– Митя осмотрел нас, как будто не знал он каждого, сидящего за столом, а знал он только свое дело.
Заметивши старенькую пишущую машинку в руках одного из нападающих, Виктор Сергеевич очень побледнел, метнулся к сетке с глобусом и начал ею размахивать
на все стороны.
– Жандармы!
– орал при этом Виктор Сергеевич.
– Каратели! Не пропадет мой скорбный труд! Оковы тяжкие падут!
– Вряд ли, - снимая перчатки, Митя криво усмехнулся.
– Это ваш скорбный труд?
Он достал из кармана смятый лист бумаги, развернул его и показал историку. На бумаге заглавными буквами был отпечатан какой-то текст. Виктор Сергеевич все еще продолжал размахивать глобусом, но уже молча.
– Вы арестованы, гражданин Пугачев. Отдайте глобус. Глобусы брать запрещено. Из личных вещей можете взять с собой только смену белья, и зубную щетку.
Нападающие вырвали глобус у Виктора Сергеевича, закрутили ему руки за спину и вывели из комнаты. Митя тронул сапогом стальную канистру.
– Их превосходительство Хомяков к медицинскому спирту представили тебя, пастор. За их героическое спасение от пули мятежников. Лечись пока.
Митя крутнулся на каблуках и, насвистывая, покинул чертежный кабинет.
Владимир, доселе безмолвствующий, смел со стола бесконечностью многое.
– Какая низость!
– вскричал он отчаянно.
– Боже, какая низость! Ведь это для нашей организации Пугачев листовки печатал! Ведь он даже и не зеленый!
– Что ему будет?
На мой вопрос Владимир только дернулся всем своим поездом.
– Партия зеленых официально террористической организацией объявлена, - Марк Родионович едва не плакал.
– За любое содействие смерть без права переписки.
Бичевание арматурой у позорного столба.
Мне сразу сделалось ужасно холодно. Я сразу понял, что случившаяся беда целиком на моей совести.
– Помилуй, отец, - бормотал Марк Родионович, обмазывая обожженные ладони мои какой-то гадостью.
– Ты-то здесь причем? Для чего терзаться?
Я же сидел на табурете, не смея взгляда поднять на географа. Подловил меня Анкенвой. Скоро и верно становился я в Казейнике падалью.
ВЫКУП
Во сне я разгадывал символику, и тем разрушал грязный заговор землемеров против человечества. «Перевернутый деревянный циркуль не что иное, как баба, задравшая ноги. А между ними Грааль. Он же знак сельского плодородия. Он же холм Венеры и финансовая пирамида. Расшифровка скрещенного с циркулем заступа далась мне с трудом. Для начала я определил, что мне напоминает сия лопата. Больше прочего лопата смахивала на плоское стальное приспособление для обработки почвы, оснащенное для удобства круглой деревянной рукояткой.
Если бы лопата была совковая, я рассекретил бы участие в заговоре землемеров КГБ. Но лопаты была штыковая. Штыковая лопата не будила во мне ассоциаций. «Штык молодец, встретить чью-то идею в штыки, - лихорадочно размышлял я, переворачивая лопату и так, и сяк, и в профиль.
– Как русский за штык берется, так враг трясется. От чего трясется? От смеха? Ясно, любой враг бы животы надорвал, возьмись кто-то из русских голыми руками за обоюдное лезвие. Но что в этом закодировано? Какая в этом периодичность?» Смысл ускользал от меня.
Я топтался, пока землемерие плело свою сеть. И все оттого, что я по наивности не окончил Гарварда. Будь я символист Роберт Ленгдон из Гарварда, я бы давно уже нашумел. Расколол бы эту лопату к чертовой бабушке. Я бы живо нашел ей применение. Но не в моем характере пасовать, уважаемый читатель. И я тайком вклинился в Роберта Ленгдона. Скопировал его замашки. Я стал думать как он, хотя такой бессовестный плагиат фантазии, разоблачившей самую «Тайную вечерю», мне чести не добавил, но цель вскоре была достигнута. Во-первых, лопата сразу обрела последовательность. Штыковая лопата в профиль мне напомнила единицу. Первое из чисел в последовательности Фибоначчи. А это уже зацепка. Далее и штыковые символы набежали. Под определенным градусом здесь и сосок римской волчицы, и расплющенная тиара Папы, и центральный лепесток французской лилии, и, главное, дамское лоно в форме Грааля, как плодородной утвари. Действуя по правилу буравчика, я медленно раскручивал символические козни землемеров, пока не проснулся. А проснувшись, я пришел в крайнее беспокойство за судьбу Виктора Сергеевича Пугачева. Но что я мог изменить, когда пробил час упущенных возможностей? «Не сделанного тоже не воротишь», - с такой только мыслью ушел я утром от Марка Родионовича, оставив ему на прощание канистру медицинского спирта. В коридоре я налетел на слепую гражданочку со строгими глазами, поверх которых были надеты усиленные очки. Перед собой гражданочка несла полотенце на вытянутых руках. Так обычно подносят хлеб-соль дорогому гостю.