Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– Извините покорнейше, - пробормотал я, хлопотливо и кое-как выбираясь из ее невольных объятий.
– Сумерки в коридоре. Темновато. Ни черта не видать.
– Распишетесь?
– вместо приема извинений спросила гражданочка.
– Я женат.
Словно бы не услышав моего последнего заявления, гражданочка извлекла из бокового халатного кармана какой-то свиток.
– Трудно предсказать, где колесо фортуны поджидает, - она распустила свиток, обернувшийся плотным бумажным изделием, и протянула мне искусанную шариковую авторучку.
– Шла принять холодный душ,
– Точно так, мадам.
При ближайшем осмотре изделие оказалось грамотой Министерства просвещения СССР, удостоверяющей, что завуч средней школы поселка Казенников Лидия Терентьевна Фирс отныне производится в заслуженные учителя. С печатью и подписью министра. Ниже подписи министра имелись еще три-четыре подписи, расставленные как попало и разными пастами, также подтверждающие факт производства.
– Но для чего вам еще какая-то подпись?
– Вы святой, - коротко пояснила гражданочка, видимо, Фирс.
– Я свидетель тому.
– Кому?
– Именно как массы женщин молитвенно тянули к вам руки на Княжеской площади. Воочию.
– Массы женщин молитвенно тянули руки к офицерам СС, отправлявшим их в газовую камеру. Вряд ли офицеров СС канонизировали.
– Мне все равно, - отозвалась заслуженный учитель.
– Я атеистка.
– Тогда тем более не понимаю.
– Не проще ли подписать?
– мягко, но твердо предложила завуч.
– Владимир ванную комнату займет. И надолго.
Я поставил автограф под всеми прочими, отдавши грамоту и ручку безумному завучу Фирс. Это было самое меньшее, что я мог для нее сделать.
– Здесь все знаменитости, каких я повстречала на моем жизненном пути.
– Она вплотную приблизила очки к нижнему краю грамоты.
– Министр нашего с вами просвещения товарищ Михаил Прокофьев, актер Лазарев, поэтесса Юнна Мориц.
Она заглянула в грамоту, будто дива, позабывшая знакомую партитуру.
– И вот еще режиссер анимации Калишер, и певица-бард Никитина, теперь еще вы. Ах, я прожила на склонах Парнаса и Голгофы!
С этим жарким заключением, она умчалась в совмещенный санузел. А я с тяжелым сердцем вышел не улицу. Служку я знал где искать, и отправился к дому Щукина. Внешне дом казался пустым. Но я сразу заметил казенную полоску с печатями, какие нарезаются для заклеивания дверей. Полоска была сорвана. Я тихо вошел в капитанские покои. Внутренне дом казался пустым. Стащенный на пол с кровати матрас был испачкан кровью. Два быстрых вывода взволновали меня. Первый. Вьюн притащила сюда Лаврентия и провела с ним бурную ночку. Единственное в доме ложе было коротковато для молодого гренадера. Второй. Бурная ночка завершилась кровопролитием.
– Какие новости?
Анечка Щукина молниеносно развернула меня точно свежий номер газеты. Она висела в дверях кладовой, энергично подтягиваясь до шеи к верхнему косяку. Из одежды на ней было что-то узкое на бедрах. Обнаженная ее грудь нулевого размера слегка набухала при каждой следующей подтяжке.
– Ты что, с Лаврентием спала?
– Давай, давай, говори сейчас: «Еще от горшка два вершка, предохраняться надо, он тебе не партия, -
– А если я узнала в нем Альтер эго?
«Второе я», конечно, сильный аргумент. Особенно у девиц юного возраста.
Свое «второе я», они узнают куда быстрее, нежели первое.
– У тебя отец есть?
– Ну, есть, - ответствовала она тем тоном, в каком сразу читается: «все вы, старые пердуны, одинаковы».
– Хороший отец?
Молчание.
– Вот ему ты и рассказывай про Альтер эго. Коли он хороший, выпорет.
– Представляешь?
– тут же сменила тему Вьюн.
– Лавочка мой оказался девственником.
– Вижу, - я искоса глянул на испачканный кровью матрас.
– Это моя кровь, - смутилась Вьюн.
– Порезалась, когда отбирала у него ножик.
Вьюн показала мне забинтованную ладонь, которую почему-то прежде я не заметил.
– Представляешь? Он хотел кастрировать себя от огорчения, когда у него поллюция случилась. Пришлось вдолбить, что подобное часто случается, когда в первый раз. Это же фактически?
– Не знаю. У меня не было первого раза. Я с третьего начал.
Вьюн посмотрела на меня, как смотрят женщины, внезапно открывшие что-то новое в мужчине, с которым прожили долгую и скучную жизнь.
– Где Лаврентий? Он мне нужен теперь.
– Долг пошел исполнять. Караулить вашу драгоценную личность, батюшка.
– Значит, мы с ним разошлись. Плохо.
– Как у всех отцов и детей, - внезапно изрекла Вьюн слишком зрелое для особы своих лет наблюдение.
– Отцы и дети всегда идут навстречу друг другу. И всегда почти расходятся.
Покончив с одеванием, она заварила чай и подала мне в металлической кружке, мною же накануне и растоптанной.
– Лаврентий починил. Пальцы у него тренированные.
Вьюн подсела к столу и скроила многозначительную гримасу.
– Ладно, выкладывай.
Я отхлебнул горячего чаю.
– Мы с Лавочкой грибками дядиными закинулись, - начала Вьюн издалека.
– Его не вставляло. Пришлось мне среди ночи погружаться.
– Погружаться?
– Дядина команда. Представлял свой погреб типа как подлодку. Ну, и опрокинула я на капитанском типа мостике один ящик с грибами. А в земле смотри что.
Она выложила на стол кассетный старенький диктофон.
– Полиэтиленом был обернут.
– Слушала?
– Когда? Пока Лавочка ушел, пока умылась, пока зарядилась, а ты уже здесь.
Помедлив из страха узнать что-то обнадеживающее, я включил записывающее устройство на воспроизведение. Вопросы Щукина и ответы Максимовича звучали с искажением и глухо. Я довернул колесико до предельной громкости. Голос Щукина:
– 6-го июля 2009 года. Я, дознаватель по преступной деятельности концерна «Франкония», подпадающей под статьи 111, 189, а также с 234 по 239, и с 246 по 257, а также 358 статью УК РФ участковый капитан Щукин продолжаю запись добровольных показаний старшего лаборанта НИИ экологии имени Ламарка, присутствующего напротив господина Максимовича Генриха Яковича.