Казя теперь труп
Шрифт:
– Кстати, давно хотел выяснить, почему это так строго запрещено, – сказал Милаш. – Пойдемте к лифтам.
Обычный выход-вход располагался не тут, а в нижнем парке, недалеко от стелы. Лекс вдруг остановился:
– Так, ребята, вы идите, а у меня тут еще одно дело есть.
Милаш и Гусар переглянулись, но неудобных вопросов задавать не стали и направились вниз, в сторону Оки. Лекс же двинулся в прямо противоположном направлении. «Я не трус, – думал он. – Я не трус!»
Проникнуть сквозь купол около Франка не удалось. Раз так, Лекс решительно топнул ногой и притопнул другой:
– Топ-топ, хочу в свой гроб!
Отрубиться после этой процедуры на полгода или другой срок Лекс не боялся, ранее он много раз пользовался таким способом быстрого перемещения и ни разу не засыпал. На этот раз все прошло, как обычно – он мгновенно очутился в родном гробу, быстро из него выскочил и глянул в окошко.
Ни вьюги, ни Мглы, ни санитаров – никого.
– Отлично! – воскликнул Лекс, выбрался из дому и побежал к Станиславе.
«Я ничего не боюсь!» – уговаривал себя Лекс, однако это не было правдой.
Многие люди, умерев, действительно перестают чего бы то ни было бояться. Но Лекс был другого сорта. Его дико колбасило даже от разговоров о том, что кто-то сгинул, раззыбился, развоплотился или попал в больницу. Каждый раз он тихо радовался тому, что все это случилось не с ним, что он покойно-спокойно неживет и радуется нежизни.
«Я трус, но я не трус!» – мысленно повторял он на пути к травнице.
Домик Стаси оказался пуст. Дверь распахнута. Станислава Острожина никогда не оставляла дверь открытой, выходя из дома. Противный холодок пробежал по хребту Лекса.
– Что ж, я убедился, надо побыстрей возвращаться в универ, – пробормотал он. – И лучше через подвал Алинки. Хотя…
Лекс помнил слова Тик-Тик о том, что Алинка заперта в подвале. В каком подвале она заперта, в своем или у «Кази и Кузи»? Если в своем, то как он пройдет?
– Хорошо, что я вырыл собственный проход! – прошептал Лекс. – Пусть грязный и с лужами, но пробраться можно. Немедленно к себе – и в универ! Безопасность превыше всего.
Мысль была здравая, однако тут же возникла мысль-антагонист: что он скажет остальным? Что побывал только у Стаси, а где Алинка и не вернулись ли остальные, так и не выяснил? А Гусар скривится: трус ты, Лекс, хуже Милаша…
В общем, пока мысли спорили друг с другом, ноги сами понесли Лекса в сторону кафе, откуда сбежала Тик-Тик.
В «Казе и Кузе» было тихо и безлюдно, то есть беструпно. В подвал по-прежнему не было хода, печать «С. О.» красовалась на прежнем месте. В зале оказалось прибрано, никаких следов празднования не наблюдалось.
– Значит, Алинку-Малинку заперли или в подвале с чашей, или в каком-то другом подвале, – пробормотал Лекс.
Оттого, что вокруг стояла тишь и благодать, Лекс осмелел и посетил еще и склеп Склепа, и домик Игната. Заглянул к Тане. К дому тети Тани уже начали подступать тьма-кусты, и страх в Алексее Таганове сменился грустью, а грусть – решимостью.
– Я должен узнать, что тут произошло, – вслух сказал Лекс, словно давая обет себе и По-Миру. – Нельзя отступать. Нельзя, чтобы с нелюдьми поступали не по-людски! Мы и так умерли, и так неживем кое-как, взаперти. Кто под куполом навек, кто в родовом гнезде без всяких перспектив, кого вообще ни за что ни про что – в больницу, и привет. Санитары память стирают! Нашу Тик-Тик напугали так, что она едва не лопнула. Ух!!!
Недолго думая, он перепрыгнул через ограду коровника и приблизился к коровьей туше. Она не зыбилась, но потихоньку разлагалась, вид ее был отвратителен. С трудом подавляя приступ рвоты, Лекс отодрал от туши кусок, используя висящую рядом на шесте тряпицу. Нашел кринку для молока (чистую), сунул в нее образец для анализа и ретировался.
С кринкой в руках он отправился к здорожу.
Фёдра не было.
Дневник в раскрытом виде лежал на столе. На новом развороте красовалась единственная лаконичная запись: «Идем праздновать Первомай». Следовало бы полистать дневник, но на Лекса отчего-то вновь накатила тревога, и он решил сматываться. В конце концов, он и так молодец, кое-что разузнал, образец туши на анализ взял. Осталось решить, что безопаснее: смываться через свой ход или через Алинкин.
Он попробовал через Алинкин и потерпел фиаско: в подвале за чашей проход был запечатан.
Остался свой собственный ход, протекающий, кривой, грязный.
– Что это? Как это?! Да как же, что же за…
Собственный ход Лекса, ведущий к универу, тоже оказался запечатан санитарами! «С. О.». Очевидно: С – санитары, О – официальная печать.
Алексей Таганов понял, что сейчас эти долбаные санитары и по его душу явятся, раз такие дела. Заберут в больницу, и прощай, нежизнь!
Он запаниковал. Выхода не было никакого: купол закрыт, два известных ему прохода запечатаны, ходильничать он не умеет, а быстрый способ перемещения знает один: «топ-топ, хочу в свой гроб». Но он и так в своем гробу!
– Была не была, – пробормотал Лекс, зажмурился и произнес: – Топ-топ, хочу в Калейдоскоп!
Произнести-то произнес, а открыть глаза не смог. Вдруг откроешь глаза и обнаружишь, что ты сгинул?
– Эй!
– Ау!
– Ты уверена, что он пошевелился?
– Да точно вам говорю, отвял!
– Ле-е-екс! Ну же!
Он сделал над собой усилие и шевельнул веками. Мир хлынул в сознание щелкой, светлой полосой с тенями-головами. Голов было четыре: лысая, пышная-кудрявая, менее пышная, и черепушка-скелетина со светящейся одуванчиком шевелюрой. Лекс расширил щель мира вдвое. Какака, Тик-Тик, Оленька и Квазар.
– Ура, ребята!
– Очнулся.
– С возвращением!
– Говорить можешь?
Лекс разлепил губы и попробовал выдавить что-нибудь. С третьей попытки у него получилось:
– Я нежив?
– Нежив, нежив! – подтвердил Квазар.
– Я не сгинул?
– Да не сгинул ты. Все в порядке, – успокоил его Какака.
– Где я?
– У меня, в Калейдоскопе, – проворковала Оленька. – Только мы тебя в кровать перенесли. А то нарисовался прямо посреди стола. Главное, я как раз у этого стола стою, пытаюсь способности восстановить, метафизические чашки сотворяю. И тут – бац! – ты. Бледный, никакой, горшок какой-то в дланях сжимаешь. И только верхняя половина тебя, а ног нет.