Киносценарии и повести
Шрифт:
– А, Ириша! Привет. Заходи, - обернулся на мгновенье и снова уставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, на дальнем конце которого, на сцене, репетировали "Даму с камелиями".
Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший на подмостки режиссер, стал объяснять, показывать.
– Музыку, Толя!
– заорал вдруг истошно.
– Дай этим бесчувственным ослам музыку!
– Чувственный осел, - буркнул бородач и нажал на кнопку. В зал понеслась трогательная
– Что с тобой?
– глянул, наконец, на Ирину внимательнее.
– Я, Толенька, уезжаю.
– Куда? когда?
– Насовсем.
– Стоп, стоп!
– донесся голос со сцены.
– Толя, дай сначала!
Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.
– Холодно здесь, - поежилась Ирина.
– Ветер. На юг, на юг, на юг!
– А и правильно, - отозвался Толя, пустив скрипочки.
– С твоими данными! Это мы прибываем сюда! на конечную. А тебе! Благословляю!
– и сделал соответствующий жест.
– Почему! на конечную?
– Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, - продемонстрировал Толя себя.
– Автор симфонии "Слово о полку Игореве". Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел - и нет цветка.
Ирина встала, пошла. Но задержалась в дверях:
– Послушай, Толя. Анатолий Иванович!
Тот обернулся.
– Я тебе что, совсем не нравлюсь?
– Ты?
– Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не на шею вешалась.
– Ирочка, деточка!..
– состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений.
– Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше - чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, развел руками, - дует хакас.
– Я не жениться зову - в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе за всех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?
– О-го!
– выразил Толя восхищение.
– Злая! И не подумал бы!
– Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?
– Толя, Толя! ты чего, оглох?!
– неслось истеричное режиссерово из зала.
– Стоп! выруби!
Анатолий Иванович, буркнув под нос:
– Мейерхольд!
– остановил скрипочки.
Режиссер снова полез на сцену: показывать. Покрикивал, помахивал руками!
– Так ты еще и девственница?
– полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович.
– Как интересно! Или это! метафорически?
– Фактически!
– выкрикнула Ирина.
– Тьфу! шут гороховый!
– и побежала вон.
Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.
– Опять?
– спросила Ирина.
– Чо ты тут делала?
– А что,
– Он у меня допрыгается, твой ленинградец.
– Эх, был бы мой! Убьешь?
– А мне не страшно: я уже там побывал.
– Может, лучше меня убей?..
– Не-а. На тебе я женюсь.
– Точно знаешь?
– Точно.
– Ну и слава Богу.
– Где тачку-то раскурочила? Сколько тебе говорили: не можешь - не гоняй. Крылышко отрихтуем, а вот фонарь!
– А ты б, когда учил, меньше лапал, - я б, может, уже и могла! Ладно, инструктор, садись! Садись за руль и вези куда хочешь!
– В смысле?
– недопонял Васечка.
– В том самом, - вздохнула Ирина.
– Ну ты даешь!
– Ага, - кивнула и заняла пассажирское сиденье.
"Жигуленок" взвыл, вильнул задом, рванул за угол.
Белые лебеди с гнутыми роскошными шеями плавали под полной луною, отражаясь от глади пруда у подножья таинственного замка.
– Уйди, Васечка. Мне надо одеться, - сказала, не открывая глаз, лежащая на спине Ирина.
– Ты чо, не останешься?
Ирина чуть качнула головою.
– Чо ж я мать тогда отправлял?
Помолчали.
– Ладно, я терпеливый, понимаю, - татуированный Васечка встал, собрал одежду, скрылся за ситцевой занавескою, отделяющей альков от горницы.
Ирина села на постели.
– Вот я и женщина, - выдохнула едва слышно. Отвернула лоскутное одеяло, посмотрела на расплывающееся по простыне кровавое пятнышко.
– Фу, гадость.
– Помяла ладошкою грудь, ту самую, в которой Антон Сергеевич, кажется, обнаружил опухоль.
Подружка Тамарка, одноклассница, девица прыщавая и вообще некрасивая, работала на местной междугородной, в беленом толстостенном полуподвальчике старого, прошлого века еще, купеческого дома. Ирина подошла с задворок, прильнула к стеклу, присев на корточки - тамаркина смена!
– и постучала.
Тамарка обернулась, узнала подругу, обрадовалась, отперла черный ход.
– Случилось чо?
– Заметно?
– Ничо не заметно.
– А чо спрашиваешь?
– и Ирина повесила долгую паузу.
– Ладно, Тамарка, беги.
– Ага. Постой, а чо приходила?
– Завтра заскочу, завтра, - и Ирина исчезла.
Тамарка стояла, недоумевающая, встревоженная, а в зальчике бухало, внушительно и невнятно:
– Астрахань, Астрахань! Пройдите во вторую кабину. Пройдите во вторую кабину.
Пока Ирина отпирала и открывала ворота, пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо, повизгивал восторженно.
– Хватит, Пиратка, хватит! Н вот, - порылась в кармане, бросила сигарету.
– Наркоман!
Пират поймал лакомство на лету, отнес подальше, чтобы никто не отнял, принялся лизать, жевать табак.