Киносценарии и повести
Шрифт:
– А сегодня?
– зачем-то пошутила Ирина.
– И у меня есть гипотеза, - подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, - что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
– А может, они правы?
– вдруг погрустнела, посерьезнела Ирина.
– Гляди: ведь стоит!
14.11.90
Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке на скатерть.
– Ты - князь!
– провозгласил.
– Единственный
– Тебя не поймешь, папа, - ответил Тамаз.
– То ты член ЦК, то снова князь!
– Молчать!
– стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
Тамаз притих. Вошла прислуга с десертом. Возникла пауза.
Натэла Серапионовна, с некоторой опаскою поглядывая на супруга, потянулась через грязные тарелки за свидетельством, принялась изучать.
– Была б хоть из Москвы, из хорошего дома, - сказала.
Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
– И вдобавок ты - трус!
– Трус?
– переспросил Тамаз.
– Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишка!
Неимоверный вид на сказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, да высокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, а тут усугубленная тем, что хозяин - малознакомый возлюбленный, - на первых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.
Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проекты!
Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ирина завернула в спаленку, окинула хозяйским взглядом, пошла в прихожую, распаковала чемодан, и, отыскав на кухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретою!
– Зачем?!
– рвал с шеи Тамаз золотой крестик, - зачем вы навесили его на меня?! Ей! ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!
– А если ребенок?
– спросил отец.
– Кому нужен внук с дурной наследственностью?
– Да не будет у нас детей!
– выкрикнул едва не сквозь слезы Тамаз. Не будет! Она обещала!
– Она!
– передразнил отец.
– Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?
– Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!..
– и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
Мать припустила следом.
– Натэла!
– безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
– Тамаз, мальчик, - подвывала под нею Натэла Серапионовна.
Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
– Открой. Поговорим как мужчина с мужчиною.
Тамаз, видать, услышал в тоне отца капитулянтские нотки, щелкнул
– Уйди, мать!
– прикрикнул Реваз Ираклиевич.
– Значит, говоришь: больна неизлечимо?
– переспросил, когда они остались одни.
– Конечно, папа!
– И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
– Даже меньше! Скорее всего - меньше!
– И детей, клянешься, не будет?
Натэла Серапионовна стояла у дверей, подслушивала, а сквозь щель другой двери подсматривала за Натэлой Серапионовною прислуга.
– Клянусь!
– Хочешь испытать себя, да, сынок?
– Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глаза Тамаза.
– Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб она умирала не в одиночестве?
– Н-ну да, папа, - замялся Тамаз.
– Но дело не только в этом. Мне! Мне, знаешь, очень хорошо с нею!
– и Тамаз покраснел.
– Ну, ты понимаешь!
– Понимаю-понимаю, - подтвердил Реваз Ираклиевич.
– Есть женщины, на которых у мужчины почему-то особенно стот.
Тамаз смутился.
– Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!
– Что ты, папа!
Повисла пауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.
– Н-ну! коль два года, - прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич. Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!
– Спасибо, - пролепетал Тамаз.
– Но уж если взялся, - добавил отец строго, - не вздумай бросить, когда она станет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!
– Нет, папа. Не брошу!
– отозвался Тамаз торжественно.
Натэла Серапионовна едва успела отскочить, чтобы не получить дверью по лбу.
!Сказочный Тбилиси за окнами глубоко посинел, украсился огоньками. Ирина сидела в кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажгла электричество, стала сдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажи! Выдавила на палитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взяла кисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставила жирный восклицательный знак. Оделась. Взяла сумочку. Вышла из мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.
Хоть и по-грузински было написано, Ирина поняла, что небольшая, консолью над улицей вывеска обозначает кафе, скорее всего - кооперативное, и вошла внутрь. Лестница, которая несколькими ступенями вела вниз, освещалась едва-едва: таинственно.
Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно на авансцену попав из-за занавеса, Ирина оказалась в еще более скупо и загадочно освещенном подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко мигающим аргон-неоном тянула к себе автоматически, композиционно.