Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4
Шрифт:
Когда мы небольшой группой, кое-как одетые и почти невооруженные, спешили за мускулистым Коршуном в расположение его роты, я разглядывал местность вокруг и старался прийти к каким-то выводам, хотя сделать это было почти невозможно.
Мы шли по глубоким канавам, осыпавшимся траншеям, проходили через неглубокие квадратные или длинные ямы, потом взбирались на оплывшие брустверы или неровные холмы и холмики. Порой перед нами открывался вид вперед – такие же траншеи, слева начинался пологий склон большого
Когда мы поднялись на холмик, который господствовал над местностью и с которого было видно далеко вокруг, Коршун остановился и сказал:
– Теперь, ребята, давайте познакомимся с диспозицией. Перед нами противник.
– Далеко? – спросил мужичок с угорскими скулами.
– Не так далеко, вон в той траншее они уже сидят.
До той траншеи было метров двести, не больше.
– Они же нас видят, – взволновался комсомолец, получивший прозвище Ваня. – Они же стрелять будут!
– Не будут, – сказал Коршун. – Сейчас небоевое время.
– А когда будет боевое время? – спросил Ким.
– Нам скажут, – ответил Коршун. – Придут из штаба полка и скажут.
Нет, он не хотел ничего от нас скрывать – мы были теперь его товарищами по оружию. Но очевидное командиру нашей роты не было так же ясно для нас.
– Справа, – продолжал Коршун, – развалины санатория и за ними речка. Туда лучше не ходить. Плохое место. Я как-то туда попал – чуть со страху не помер.
– А что там? – спросил я.
– Я потом расскажу... привидения там. И так далее.
Меня удивил Цыган. Он вдруг спросил:
– А когда ночь будет?
– Ночь? – Ответ на этот вопрос оказался для Коршуна затруднительным. – Ну, когда будем спать, тогда и ночь будет.
– Здесь какая широта? – спросил я. Я уже понял, что наша война будет идти за Полярным кругом и это – полярное лето. А может быть, я старался убедить себя, чтобы не пугаться. Лучше выяснить, чем растеряться.
– Широта нормальная, – ответил Коршун, и я понял, что он так же, как и мы, запрограммирован.
– Значит, здесь война идет по расписанию? – спросил Ким с язвительной улыбкой.
– Иначе нельзя, – ответил Коршун. – Иначе не положено.
– Почему? – спросил Ким.
– Потому что людям надо отдыхать, мыться, есть, бриться – жить надо.
– Так на войне не бывает, – сказал Ким.
– А ты откуда такой ученый? – Командир роты был недоволен. Глаза сузились, губы поджаты.
– Потому что я уже воевал, – сказал Ким. – И потому что, как я понимаю, наша цель – выгнать этих ублюдков и отстоять город. Так или не так?
– Так-то так, да с командиром иначе разговаривают, – сказал Коршун. – Я на тебя стучать в штаб не буду, но если ты будешь и дальше всякие штучки вытворять, то верну тебя в учебку. Ясно?
– Ты меня не учи, – сказал Ким, – я тоже ученый. Я сюда воевать приехал, а не расписание
– Боевое время, – сказал Коршун.
– Значит, надо воспользоваться, – сказал Ким.
– Как воспользоваться?
– Они там, ваши ублюдки, тоже соблюдают боевое время? – спросил Ким.
– Разумеется.
– Так вот, пока они сидят и кушают свои котлеты, надо по ним ударить.
– Нельзя, – сказал Коршун. – Когда нет боевого времени, бить нельзя.
– Тогда вы никогда не победите. Так и город свой отдадите.
– Не валяй дурака, комвзвода, – сказал Коршун. – Ты думаешь, если тебя назначили младшим командиром, значит, ты уже революцию здесь можешь совершить? Здесь особые условия, в таких тебе еще не приходилось сражаться, к тому же ты отравленный газами и многое не помнишь. Но рассуди спокойно – если мы не будем соблюдать боевое время, они тоже не будут его признавать, тогда в боевое время не останется сил, чтобы воевать. Какая же это, к черту, война?
– Война – это когда убивают, – сказал Ким, – а не когда играют в игру по правилам. Это в футболе свисток засвистел – и пятнадцать минут перерыва. Чтобы зрители смогли мороженого поесть.
– Не сравнивай. Мы погибаем. Но война имеет свои законы. Сам поймешь.
Я внимательно прислушивался к их спору, остальные новенькие смотрели вокруг, им было не по себе на таком открытом месте. И, я полагаю, они предпочли бы, чтобы прав оказался Коршун, командир роты.
– Если вы посмотрите вперед, подальше вперед, – продолжал между тем Коршун, – то вы увидите справа, вон там, как раз за линией фронта, низину, большую низину.
– Это где столбы стоят? – спросил комсомолец Ваня.
– И колоды. И... присмотрись внимательно – видишь ямы? Там лежат трупы.
– Что это? – спросил я. – Там был бой?
– Нет, еще недавно эта низина была у нас в тылу. Это место называется Долина справедливости. Только никто ее так не называет. Ее мы называли долиной казней или низиной смерти. Здесь казнили дезертиров и других преступников. Даже моего бывшего комроты Шундарая... казнили. Так что вы не думайте, что мы здесь играем в футбол с перерывами. Если вы совершите преступление, то кончите жизнь в долине казней. И казни бывают плохими. Здесь и четвертуют, и вешают, и расстреливают. И от этого зависит, кем ты родишься завтра.
– Я уже родился, – сказал Цыган, вовсе не испуганный и не подавленный видом этой низины.
– Я имею в виду перерождение, – сказал Коршун. – Вам еще не объясняли?
Я отрицательно покачал головой.
– В штабе они все с ума посходили. Они думают, наверное, что если вас из газа вытащили, то вы помните о перерождении. Ну ничего, сегодня будет патер-лама, он придет, чтобы освятить новые окопы.
Это сообщение никого не удивило.
– А дальше что? – спросил Ким. – Вон там, справа от низины казней?