Кисельные берега
Шрифт:
Градоначальник потряс шкуркой соболя, полюбовался игрой солнца на блестящем, искусно выделанном мехе и, понизив голос, доверительно сообщил гостю:
«Хотя, по моему скромному разумению, зря её отпустили. Опрометчиво это. Не к добру. Не проходят для молодого, неокрепшего и несформировавшегося разума подобные потрясения бесследно. Помяните слово пожившего на свете старика…»
… Убедившись в непоправимости случившегося, Медведь помрачнел, замкнулся в себе. Кире на её вопросы отвечал односложно и невпопад. Да и вообще будто не замечал её.
«О
Устав от сомнений, Кира забилась в каюту на «Возке» и весь первый день отплытия из Цзудухэ прохлюпала носом. Даже не вышла с Синьбао проститься.
«А не пошёл бы он! – подумалось с неожиданной яростью. – Кто он такой, чтобы я расшаркивалась перед ним и фальшиво улыбалась из ложной вежливости? Утырок, дважды меня предавший? Пусть катится, козлина, на все четыре стороны! Не сказала я ему и не скажу ничего про деревню крылатых – пусть утрётся!»
Эта маленькая месть доставляла ей тем большее удовлетворение, чем дольше капитан «Стремительного Дракона» топтался на палубе «Возка», захаживая кругами у двери её каюты: надеялся, небось, до последнего, что Кира расщедрится и укажет ему в припадке всепрощения дорогу к вожделенному местечку, затерянному посреди огромной Страны Слонов.
Но Кира не расщедрилась.
«Скажи ему, - заявила она Зареме, когда та в очередной раз, закатывая глаза, явилась к ней передать жалобные намёки Синьбао на взаимодействие, - что я не святая пустынница, чтобы угождать одолжениями в обмен на подлости. Мне это органически претит».
С тем вышеградские струги и отчалили, оставляя на причале, среди пасмурного ветреного дня несгибаемую фигурку знаменитого мореплавателя в широких пёстрых шароварах, подпоясанных кумачовым кушаком…
Следом за Никанорычевым флагманом отвалился от пристани «Орлик» с Медведем на борту в качестве охраны и, по совместительству, в качестве сменщика рулевого. С тех пор и до самого Колбаскова Кира могла наблюдать знакомую стать возлюбленного только иногда и только издалека. А уж словом перемолвится и вовсе не удавалось: дорога выдалась спокойной, охране не пришлось беспокоиться, бегать для переговоров к Никанорычу. И для пустой болтовни времени не находилось – струги торопились что было мочи. Команды выбивались из сил, сменяя друг друга на вёслах в стылое осеннее безветрие. Даже сам хозяин с Силантием не брезговали работой гребцов – близился к концу ноябрь, а с ним и речной судоходный сезон.
Никанорыч не уставал ежедневно причитать о неминуемой зимовке на чужих, негостеприимных – хорошо, если хотя б не разбойных! – берегах.
Но ему, как обычно, свезло.
Ничего удивительного в этом Кира не углядела. Люди невезучие, считала она торговлей и дальними опасными вояжами с крупными прибылями не занимаются. А если и занимаются, то недолго: как раз до первой и последней встречи с разбойничьими челнами или до первой партии испорченного товара.
А Никанорыч всю жизнь куролесит по миру – и хоть бы хны! Ни разу банкротом не объявлялся. В шелка да в жемчуга дочерей наряжает, дворню вниманием не обижает, на богоугодные заведения жертвует, посадника прикармливает. На всё ему серебра достаёт. Небось и на чёрный день не один клад прикопан.
Вот и теперь, несмотря на столь позднее возвращение, Великая его пропустила аж до самого Колбаскова. Удача беспримерная. Купец, скорее всего, это осознаёт и ценит, но, боясь сглазить, жалится и прибедняется постоянно.
…Пока струг причаливал, Кира собирала своё скромное имущество в узелок.
– Где остановишься? – поинтересовалась Зарема, увязывая свой, гораздо более увесистый и пузатый.
Было в нём место для цветных шалей, вышитых шёлком туфелек, меховых безрукавок и самоцветных бус, накупленных влюблённым купцом на рынках Эль-Муралы и Цзудухэ.
– Как это где? – удивилась её непристроенная и неустроенная подружка. – Странный вопрос. Там же, где и ты, на Никанорычевой фатере. Скажешь ему, что ты меня уговорила.
Она выцепила из-под руки Заремы яркую бирюзу и навесила себе на шею.
– Я поносить! – остановила она возмущенное восклицание. – Ты же не против поделиться просыпавшимися на тебя благами с той несчастной, которая пристроила беглую наложницу к лучшей жизни?
Зарема усмехнулась, но спорить не стала.
– -----------------------------
Порфирий Никанорыч снял квартиру над галантерейной лавкой по узкой мощёной улочке, неподалёку от королевского дворца. Здесь он разместил девиц, Силантия, Сырника и нанятую в Колбаскове прислугу. Команда получила расчёт и позволение добираться до родных краёв самостоятельно. Кому невтерпёж. А кому терпит, тот может дождаться санного пути и помочь благодетелю с обозом – в накладе не останется. То же предложение, на ужине в тесном семейном кругу, прозвучало и в адрес Медведя.
Медведь отмолчался.
Но Никанорычу, человеку деловому, требовалось знать наверняка. Поэтому, когда в конце трапезы подали кофий, купец к разговору вернулся:
– Что решил-от? – осведомился он. – Знать мне надобно – нанимать охрану для обоза али ты останешься да самолично сим займёшьси?
– Не знаю что и ответить тебе, Порфирий Никанорыч, - с неохотой признался страж.
– Должно, останусь пока… Но как после… Может статься, до санного пути и не добуду здеся…
Киру аж затрясло от негодования:
– Чего пристал к нему, Порфирий Никанорыч? – проговорила она дрожащим от переполнявших её эмоций голосом. – Не знает он! Как наведается во дворец, прощупает почву вокруг юной вдовы, тогда и определится! Неужель не понятно?..
– Зачем ты… - нахмурился Медведь.
– А что? – Кира подпрыгнула на своём стуле. – Что? Я где-то ошиблась? Ты разве не собираешься с нами во дворец принести соболезнования прекрасной Габриэле? Нет? Не попытаешься её утешить, заменить докобелившегося муженька? Да если она тебя пальцем ноги поманит, ты будешь счастлив ей платочки подносить для утирки вдовьих слёз!
– Кхм… - подал голос купец. – Тебе что, девка, шлея под хвост попала? А ну-ка, подите отседова, балаболки! – он махнул рукой Зареме. – Подите, подите, займитесь чем-нибудь там… Пока мужики о деле спокойно поговорят.