клуб аистенок
Шрифт:
– Немедленно разыщите его для меня, - сказал Рик оператору.
– Позвоню вам, сэр, - ответила оператор.
Он дал ей свой номер. Давид, всегда шумный, всегда размахивающий ручками и гукающий, лежал без движения у Анни на руках.
– Первые несколько дней я думала, у него просто запор, как бывает иногда у всех нас, но, видите, он на себя не похож, я начала думать, здесь что-то неладно.
– Раньше тебе приходилось с таким сталкиваться?
– спросил ее Рик.
– Не могу сейчас припомнить, - ответила Анни.
– Запоры, да. Но так плохо ...
Зазвонил телефон: " Мистер Райзман?",- должно быть, оператор.
– Не говорите мне, что не можете дозвониться до доктора, - оскалился Рик.
– Это доктор, мистер Райзман, - ответил женский голос.
– Я доктор Солвей, коллега доктора Уэйла. Чем могу вам помочь?
Женщина.
– Мой сын. Ему 9 месяцев. У него запор ... сколько уже?
– спросил он у Анни.
– По меньшей мере, пять дней, - ответила та.
– Пять дней, - сказал он доктору.
– И такое впечатление, что у него совсем нет энергии. Слабость. Он такой тихий.
– Немедленно привезите его сюда, - сказала доктор.
– Я встречу вас и приму сразу же.
Прощай, рейс 8:15, прощай Клинт Иствуд.
– Мы едем, - сказал Рик.
Анни села на заднее сиденье, сжимая крошечную ручку Давида в своей. Из машины Рик позвонил Андрее и попросил позвонить Клинту Иствуду и отменить встречу.
– Все будет хорошо, малыш, все будет хорошо, - нашептывала Анни притихшему Давиду-
В лифте в офис доктора Рик смотрел на безжизненного сына, дремлющего на плече Анни, и паника охватила его. Что случилось? Что, если это серьезная ползучая болезнь, которая будет продолжаться всю жизнь? Всю жизнь ходить с ним по докторам и специалистам. Что, если он постоянно будет болен? Нет! Не может того быть! Это пройдет!
–
Высокая, темноволосая, голубоглазая доктор Ли Солвей взяла Давида на руки и осторожно раздела его. Она мгновенно определила, кто есть кто, и поняла, что вопросы надо задавать Анни о распорядке дня ребенка, его привычках и питании. Анни отвечала со знанием дела. Рик, нервничая, наблюдал, как доктор осматривает, пальпирует ребенка, а тот лежит пассивно и очень уж тихо.
– Заметно было, что он с меньшим усилием сосал бутылочку?
– Думаю, да. Но я решила, он просто не голоден.
– Вы даете ему твердую пищу?
– Да. Доктор Уэйл разрешил ему рисовую кашу в прошлом месяце.
– На воде?
– На смеси.
– Вы даете ему только то, что рекомендовал доктор Уэйл?
– Конечно. И Кора тоже. Женщина, которая меня подменяет, когда у меня выходной.
– То есть никто из вас не давал ребенку мед?
– правой рукой доктор держала крошечное тело Давида и повернулась взглянуть на Анни.
– Нет, мэм.
Рик встал. Он вполуха слушал вопросы доктора, но слово "мед" застало его врасплох, и он примерз к месту.
– Что плохого в меде? Я давал ему мед на прошлой неделе чуть-чуть на кольце.
Доктор взглянула на Рика:
– То, что сейчас с ним происходит, боюсь, вызвано медом. Его немедленно надо положить в Детский Госпиталь, надеюсь, запор у него не такой сильный, что мне не удастся взять анализ. Думаю, у него детский ботулизм. Запор и потеря мускульной силы.
– От меда?
– Организмы ботулизма изолируются в меде, которым кормят новорожденных, и они от этого могут заболеть. Дети до года очень восприимчивы. Не хочу вас пугать, но сейчас появилась догадка, что невыявленные случаи детского ботулизма являются причиной внезапной детской смертности. У него дыхание очень поверхностное. Я вызываю скорую.
В ушах Рика зазвенело. Не может быть! Доктор ушла в офис. Анни одевала Давида, который слабо хныкал. Рик слышал, как доктор просила скорую подъехать к медицинскому зданию.
Мед. Понимание, зачем он дал ребенку мед, было как пощечина. Чтобы трахаться. Заставить сына замолкнуть, чтобы на полу его комнаты трахнуть девицу, появившуюся в дверях и скинувшую платье. "Бог мой! Мой сын умирает, чтобы наказать меня за то, что я самое низкое, отвратительное существо на земле. Пожалуйста, не дай страдать этому ребенку из-за моего тщеславия, моей похоти, моей слабости.
Ослепленный, подавленный своей виной, раздираемый ужасом, он сел в скорую с Анни, Давидом и доктором, и пока машина выезжала на улицу, сидел, закрыв лицо руками от стыд а и отчаяния.
24
Время шло, и недобрые чувства Элейн проходили. Просыпаться и знать, что в соседней комнате сопит ребенок, придавало каждому утру радость Рождества. Запах детской пудры, заполонивший детскую, шелковистость чудесных волос Роуз, нежная, мягкая складочка под ее подбородком приводили Элейн в восторг. Она поднимала мягкий, теплый комочек из кроватки и нежно клала его рядом с Митчем в их большую кровать. Во сне он тянулся и начинал ласкать ножку дочери. И счастье заливало Элейн.
Ее семья. Наконец-то. Она не допустит, чтобы ее неуверенность отравляла ее радость. Даже те первые месяцы, когда ночи напролет она ходила по квартире с шелушащимся лицом дочери, были счастьем. А когда Митч держал свою крошечную дочуру на руках, он преображался. Исчезало давление дня, озабоченность на лице. Он казался таким свободным от забот и в мире с самим собой, когда держал Роуз и кормил, сидя в кресле-качалке. Иногда они вместе засыпали: сначала она, а потом за ней - он.
Радость, восторг и восхищение каждым поворотом развития девчушки еще больше сближали Митча и Элейн. Она звонила в магазин и докладывала об успехе каждого кормления, каждого грамма набранного весами Митч благоговейно выслушивал все.
– Подожди, бэби, - сказал он как-то днем, и она услышала, как он отключился.
Наверное, он перезвонит сейчас из бокового офиса, чтобы свободнее с нею говорить.
– Послушай, - возобновил он разговор, - на следующую неделю я пригласил сестер и их семьи на обед.
Элейн молчала. Она знала, что между ним и сестрами появилась натянутость. Знала, что с тех пор как она вошла в его жизнь, он и сестры отдалились. Иногда ей казалось, что причина этой бреши в том, что у них с Митчем нет детей.