Клуб интеллигентов
Шрифт:
Потом глаза ее загорелись вдохновением и она обратилась к мужу, уплетающему гуся:
— Знаешь, есть такой закон. Против хулиганов.
— Давно знаю. Но мы не хулиганы, и нас он не касается, — равнодушно отозвался муж, вовсе не замечая страстно горящих глаз супруги.
— Зато вокруг хулиганами кишмя кишит! Шага ступить нельзя.
— Снится тебе. С чего бы?
— А вот возьми хоть и Рамялиса. Хулиган первого сорта. На всех собраниях тебя критикует, а ведь собрание — публичное место! И еще говорит, что мы зажимаем критику. Наоборот, ты всегда просишь высказаться, а все молчат.
— А, этот. Мы его за язык в товарищеский суд передали. Наказали уже.
— Погладили, а не наказали. Знал бы ты, что он о тебе болтает! Говорит, Кулокас с людьми не считается, гоняет, поедом ест. Злее помещика, говорит. Разве это не клевета на колхозный строй? Еще и меня зацепил: бездельничает, дескать, Кулокене, могла бы пойти огороды полоть.
— А как ты к нему придерешься? Вообще-то он человек трудолюбивый и спокойного нрава.
— Спокойного? Да он весь как чирей — не дотронься. А ты возьми, напустись на него — увидишь. Только старайся при свидетелях.
— Кто же пойдет в свидетели...
— А твои подчиненные? Откажутся — с должности вон, трудодни спишешь. Засвидетельствуют. В борьбу должна включиться вся общественность.
И свидетельствовали.
На другой день, встретив Рамялиса, Кулокас, даже не поздоровавшись, набросился на него с обвинениями: вчера, мол, тот пьянствовал, побил в школе окна, жену и детей прибил, потом колхозную контору пытался поджечь, председателя последними словами выругал, и того чище.
Рамялис слушал и думал: «Кто из нас с ума сошел — председатель или я?» Не выдержали такой клеветы нервы колхозника, и бухнул он Кулокасу:
— Или к черту, брехун! Скройся с глаз моих!
Кулокас, просияв, повернулся к стоящим рядом заместителю и бригадиру:
— Слышите, он мне угрожает! Будьте свидетелями.
Все трое за ночь вымучали заявления, вызвали уполномоченного апилинковой милиции Безменаса и... и Рамялису принесочили пятнадцать суток. За хулиганство.
У правосудия были основания — заявления трех серьезных свидетелей: Рамялис давно собирался убить председателя колхоза, постоянно угрожает и поносит его. Кроме того, пытается разрушить колхоз, свергнуть Советскую власть и т. д.
Успех зажег в сердцах Кулокасов огонь решимости. Их взгляды шныряли по всем углам, упорно выискивая жертвы. А кто ищет, тот находит.
— Старика Вербилу надо бы заломать, — молвила Кулокене Кулокасу. — Встретила давеча в магазине, а он при всех и говорит: «Не собираетесь ли уже в город? Слышал, и домик строите». Так оскорбить приличных людей! Ему-то что за беда, раз дом строим! Хулиган!
— Правильно, — одобрил муж. — Вербила и в газеты пописывает. Пора по рукам дать!
Пострадал и старик Вербила. И как не пострадать: засвидетельствовали обе продавщицы. Не пойдешь в свидетели — председатель отберет и выпас и огород. Они и писали: «Вербила обозвал руководителя колхоза Кулокаса проходимцем, вором и расхитителем, на глазах колхозников подорвал его заслуженный авторитет. Тратит также много времени на писанину в газеты, от чего страдает колхозное производство...
А Кулокасы объявили: «Безжалостно вырвем с корнем все пережитки прошлого!»
И вырывали.
Кулокене забросила в сторону вышивки, журналы мод, забыла про мух, которые, освободясь от преследования, шлепались теперь прямо в борщ, и вся окунулась в общественную деятельность. Как только кто словечко против или ругнется — тут же Безменаса зовет, акт пишет; как кто слишком громко чихнет — снова к Безменасу бежит. Словом, радиусом в километр вокруг Кулокасов образовалось как бы безвоздушное пространство, а еще вернее — райские кущи: люди разговаривали и ругались только шепотом, пьяные этот круг проходили строевым шагом, а драться и песни петь направлялись в соседние колхозы.
А Кулокене только погон и резиновой палки недоставало:
— У того нос слишком нахально вздернут! Глаза бы мои не видели!
— В этом-то он не виноват...
— Раздражает меня. Как его увижу, после заснуть не могу, весь день как разбитая.
Или:
— А тот не только не здоровается, но и вовсе не разговаривает. Ясно, черт-те что думает. Неужто это не презрение к человеку?
— Но ведь он не хулиганит.
— Как это нет? Это тихое хулиганство.
В разгаре борьбы председатель товарищеского суда Куялис и уполномоченный Безменас с ног сбились: картошку не выкопали, дров на зиму не завезли.
Но вот однажды антихулиганский механизм Кулокасов дал осечку — из районного центра вернулся ненаказанным один колхозник. Потом — второй, третий, четвертый. Милиция и суд почему-то отказались наказывать. Нет, мол, здесь никакого проступка, слишком мелкое дело.
Кулокасы, разумеется, немедленно подали жалобу на районный суд и милицию. За несоблюдение законов и небрежение в работе. А сами еще ожесточеннее стали лезть во все щели, где только мог начать плодиться самый что ни есть мизерный микроб хулиганства.
Однажды отпрыск Кулокасов принес из школы «Тихий Дон» Шолохова. Сунула мать нос в книгу и получила инфаркт. Временный, разумеется.
— Такая похабщина! Видать, этот хулиган писатель уже давно в тюрьме сидит!
Сам Кулокас ретиво шарил в уборной восьмилетней школы — нюхал оставленный учениками дымок и внимательно осматривал рисунки и надписи на стенах.
Постоянным посетителем данного заведения он стал с тех пор, как, случайно забежав сюда, нашел стишок и о себе:
Кулокас дело Ведет умело: Бекон — в район, И ходит смело...