Клуб интеллигентов
Шрифт:
— Бога ради, сдержись, — умоляет Крапилас, вспотев от страха. — Сделай милость... молись или еще что, со святой девой побеседуй...
— Нечего мне с девой... У меня баба, дети есть, ксендз нас... Теперь так или эдак, — я святой... А безбожники полезут — двину, говорю, как следует...
Представьте себе положение настоятеля! Попасть в руки чудотворца — пропади он пропадом!
— Ни копейки не дам на шнапс, распутник! И не понюхаешь, знай!
— Попробуй не дай... ну, возьми и не дай... — встает на дыбы пономарь. — Приход дает, а ксе... настоятель не даст. Ха-ха... Я святой или нет, спрашиваю, а? Ну попробуй не дать.
Видит Крапилас, что святой на земле очень уж опасен, и обещает отдать все. Только молчи, жабенок, как земля. Чудотворцу это несказанно нравится. Его аппетит дьявольски необъятен.
— А если я, скажем, обедню, а? Святой служит обедню, а? Как бы это выглядело? Красота! Ужасно красиво! Пусть меня черти заберут, а красиво! Слезаю это я, наряженный по-ксендзовски, и иду к алтарю... А там чан для денег повесим... Завыл бы весь костел, правда?
Крапилас от таких предложений св. Петра чуть сознание не потерял. Думал, нервная система больше не выдержит. Но решил взять себя в руки.
— Прохмелись, человече, именем бога тебя прошу. Погубишь ты все... — шипел Крапилас.
— Ну, скажем, обедню служить я не буду, — искра жалости блеснула в глазах Петра. — Для чего мне, святому, в земные дела вмешиваться? А насчет денег договоримся: деньги пополам, ладно? И не крути. Точно, не крути. Я все знаю.
Настоятель согласился, но на всякий случай запер Жваке в своей комнате, чтобы, выйдя, пономарь ненароком не огласил себя святым.
И снова стоит святой за покрывалом, людей умиляет. Дуда на органе гудит. Баламбиюс в колокола трезвонит. Крапилас овечек святой водой кропит. В кружку с шелестом сложенные вдвое рубли просовываются. И впрямь весело теперь в костеле Стабулункяй.
После выпитой полбутылки у «Петра» так поднялось настроение, что он возжелал со всем костелом разом плакать и распевать. Не боялся бы людей — и он бы в ведерко тоже рубль втиснул. В конце концов самому Петру начало казаться, что он святой, и он шарит рукой, не нащупает ли золотой нимб вокруг головы? Невзначай он откидывает краешек простыни, высовывает, будто рот, черный ус и кому-то подмигивает озорным глазом. Вскоре — вжик — гипсовая нога вылезает из-под покрывала. Заметил это Таршкус и толкает Баршкуса.
— Мнится мне, святой Петр замерз. Глянь, как крутится, — шепчет он соседу.
— В глазах у тебя рябит. Дуй молитву во славу св. Антанаса, — рассердился сосед.
Меж тем чудодейственный вспоминает предупреждение настоятеля — «Погубить душу» — и свято приводит в порядок свой туалет. Воспаленные головы и глаза молящихся решают, что черт им только привиделся, а на самом деле его не было.
Но Крапилас дрожит от страха и строит планы, как избавиться от святого, который, по его мнению, от чрезмерного обжорства водкой все равно выдаст небесную тайну. А тут еще любопытные совсем уж близко теснятся.
Прихватил как-то настоятель чуть-чуть прояснившегося пономаря и напрямик:
— Полно, браток, — говорит он ему. — Больше святым не будешь.
— Могу и не быть, — соглашается слуга. — Старость, тяжело спокойно выстоять.
— Ладно, ладно. Мы так объявим: мол, разгневался святой из-за вашей, прихожане, скупости и воротился на небеса. Молитесь, не жалейте пожертвований для костела — может быть, смягчится его сердце, может, смилуется и вновь нам покажется...
Так и договорился слуга божий со святым чудотворцем.
Однако чудеса неудержимо развивались дальше. Однажды пономарь Жваке едва не на четвереньках ввалился в кооперативную закусочную. Тут он кинулся к официантке, назвал ее святой девой, показал, как единым духом можно полбутылку опрокинуть, а после этого ему стало казаться, что он и вправду обратился в святого, и, как таковой, отказался платить за выпивку.
— Деньги? — выкатил бельмы чудодейственный. — Деньги... Мы на небесах... такого не ведаем... А если хочешь... я тебя сшибу... в преисподнюю. Что, я дурак?
— Не шути, Жваке, — просила его официантка. — Ни святой ты, ни еще что... Я ведь тебя знаю.
— Что?! — разбушевался обиженный пономарь. — Я... не святой?.. Я — нет?.. А кто тогда в костеле за полотном, а?.. кто шевелится? Я спрашиваю — кто?.. Я шевелюсь. Не веришь?.. Нога вот у меня болит... совершенно здоровая нога и... Спроси настоятеля — он тебе... он мои деньги замотал... дьявол... Я же стою, а не он... а он: «Хватит тебе и этих, пьешь ты...» И буду пить, что он мне?.. Вишь, что придумал... шальной... Не верите, да? Нога... совершенно здоровая нога... а загипсована... За что, спрашиваю, я страдаю?..
И тут Жваке показалось, что никто не верит его словам, все только насмешничают. Помрачился у пономаря разум от такой обиды. Одним махом сдернул он со стола скатерть, сбросил с ноги в потолок разношенный ботинок и геройски залез на стул. Сидящие в закусочной вскоре увидели необыкновенную картину. Из-под скатерти, которой прикрылся Жваке, вылезла нога в гипсе, несколько раз шевельнулась, потом показался черный ус, заблестел глаз. Придерживая одной рукой сползающее покрывало, он другой послал официантке поцелуй, сопровождая его подмигиванием.
— Я вас прошу... — простонал он. — Пожалуйста, снимите... гипс... Болит... От бабы страдай... и тут... Да будьте же вы людьми... черти вы...
Посетители закусочной устремили взоры на гипсовую, с почерневшими пальцами ногу святого и мысленно гадали: почернели пальцы от грязного ботинка или от их, прихожан, поцелуев…
ДАВАЙ, ШУРУЙ!