Ключ
Шрифт:
Через две недели, в субботу, где-то около полудня, Демид Хорол пошел к Колобку. На этот раз дверь открыла не внучка титулованной особы, а сам Трофим Иванович, в домашнем новом бархатном халате, важный и гордый, даже, можно сказать, величественный.
В квартире стояла неживая тишина.
— Как вы поживаете, Трофим Иванович? — спросил Демид, входя вслед за хозяином в его комнату.
— Как мне и надлежит. А как ты в своей глухомани? Устроился?
— Еще не совсем, но понемногу обживаюсь. Я очень рад вас видеть, Трофим Иванович!
Слова прозвучали искренно. Теплая волна далеких детских и юношеских воспоминаний прихлынула к сердцу. Колобок причинил ему немало зла, но в трудную, решающую минуту не бросил, поддержал.
— Я тоже рад тебя видеть. И хочу тебе сказать, что пришел ты в самое время. Дело в том, что скоро должно состояться мое обручение с Анастасией Петровной Груевской, а через год — свадьба.
Демид посмотрел недоверчиво: смеется или серьезно говорит Колобок? Но Трофим Иванович и не думал смеяться.
— Понимаешь, — продолжал он, — в нашей обычной жизни мы все простые люди. Но есть еще и другая жизнь, она глубоко таится в наших душах, это жизнь аристократов. Внешне это никак не проявляется. Анастасия — билетерша в кинотеатре, я скромный бухгалтер, но дома, оставаясь наедине с собой, мы становимся элитой, людьми благородной крови…
«Он произносит не свои слова. Как Лилька», — подумал Демид, а вслух сказал:
— Мне трудно вас понять, мои предки — рабочие.
— Так и должно быть, — глубокомысленно изрек Колобок. — Видишь, дело в том, что люди моего происхождения должны иметь доказательство этого. Обручение объявим, но свадьба может состояться лишь тогда, когда у меня на руках будут эти документы. Точные, безупречные, подтверждающие мою высокую родословную.
Расстроенный Демид подумал, а не сбегать ли вниз к телефону-автомату и не вызвать ли «Скорую»? Но Колобок опередил его.
— Ты, может, сейчас думаешь, не свихнулся ли я часом, — так же медленно и значительно сказал он, — так вот, психика моя в полном порядке. Просто категории, которыми я оперирую, настолько в нашей жизни непривычны, что кажутся смешными. Подумал, что я не в своем уме?
— Подумал, — признался Демид.
— Вот видишь. А я абсолютно здоровый человек. Ты задолжал мне много денег, около четырех тысяч.
— Да…
— Я благородно разрешил тебе начать уплату долга с первого ноября, понимая, что устроиться на новом месте тебе будет нелегко. Теперь этот срок приближается, и я хочу спросить тебя: как ты собираешься рассчитываться со мной?
— Каждый месяц буду приносить вам восемьдесят — девяносто рублей.
— Сколько ты зарабатываешь?
— Сто пятьдесят — сто шестьдесят.
— Ясно, значит, ты намерен отдавать половину своей зарплаты. Что ж, вообще говоря, это честно с твоей стороны, но, посуди сам, выплата долга растянется на тридцать девять месяцев. Немыслимо долгий срок, ждать столько я просто не могу! Деньги мне необходимы не позже чем через год — первого ноября. Люди, знающие, где и в каких архивах можно отыскать документы о моей родословной, уже работают, и труд их должен быть оплачен. Свадьба тоже влетит в копеечку. Простой поп не может венчать внучку камер-фрейлины. К счастью, согласился архимандрит… за две тысячи…
Демид невольно улыбнулся.
— Я выгляжу смешным? — сразу забеспокоился Колобок. — Пойми меня правильно, я не требую, а убедительно прошу: заработай, займи у кого-нибудь эти деньги к ноябрю будущего года. Работа в архивах отнимает уйму времени, но первого ноября она будет закончена, и моя родословная, или, точнее, генеалогическое древо, будет в полном порядке. И не забывай о благодарности: ведь я не отдал тебя в интернат.
— Это правда, — сказал Демид, — хотя сейчас интернат почему-то не кажется мне страшным. У нас работает много ребят, воспитанников детдомов, мой бригадир например.
— Прежде ты не относился к этому так спокойно.
— Мал был и глуп. Значит, в месяц я должен буду вам отдавать около трехсот рублей?
— Триста двадцать три рубля и сорок пять копеек. — Он вдруг резко вытянул руку с растопыренными пальцами и с силой опустил ее, будто намереваясь раздавить кого-то. Жест был и в самом деле театрально-величественным. — Пойми, от этого зависит мое счастье!
Сказал так, что мысль Демида о его безумии исчезла. Перед ним был человек, охваченный странной, немыслимой, но, безусловно, глубокой страстью.
— Вы так ее любите?
— Кого? — удивился Колобок.
— Анастасию Петровну?
— Да, я влюблен, и она меня тоже полюбила.
— Значит, триста двадцать три рубля? — повторил юноша. — Много…
— Не больше того, что я потратил на тебя.
— Ладно, — вдруг посуровев лицом, словно принимая решение, сказал Демид, — может, так и лучше. Одним махом…
— Но не вздумай красть, — предостерег Колобок.
— Постараюсь… — ответил Демид.
— Выходит, договорились?
— Да, договорились.
Демид вышел, на осеннюю улицу Воровского, и красота родного Киева снова очаровала его. Удивительный это город, все в нем есть: и Золотые Ворота, через которые когда-то выходили воины на поле брани, и ВУМ с его мудрыми машинами, и метро, пронзившее древние Киевские холмы, и прекрасные соборы. В этом городе живет и Семен Павлов, наладчик сложнейших электронно-вычислительных машин, способных обеспечить стыковку спутников в космическом пространстве, и внучка бывшей камер-фрейлины Анастасия Петровна, которая способна всего-навсего отрывать корешки у билетов в кинотеатр. Все в нем есть, в этом прекрасном осеннем Киеве, где сейчас медно краснеют опавшие листья каштанов и клены, как по команде, сбрасывают свою листву сразу за одну ночь.
А теперь — бегом до остановки трамвая и к себе на Борщаговку. Все верно… Нужно заработать эти деньги, вернуть долг, чтобы раз и навсегда забыть про Колобка.
Забыть? А он тебя семь долгих лет разве забывал? Ничего нельзя забывать. Ни добра, ни зла. А больше всего надо чтить добро, запомни это на всю жизнь, Демид.
Возле Лилиных дверей позвонил уверенно, без колебаний.
— Ну, вот и ты! — радостно встретила его Лиля, и едва заметный пушок на верхней губе дрогнул в улыбке. — Видишь, я же говорила, что ты придешь.