Книга реки. В одиночку под парусом
Шрифт:
Город живописен и уютен, как все малые старинные волжские города, с великолепным видом на Волгу. Но я увидел и другое — во что превратилось это полузатопленное межеумочное пространство с архипелагом больших и малых островов, поросших осокой, тальником, ежевикой, чахлыми березами и осинами.
Сориентировавшись по карте, срезал угол ближе к левому берегу, оставив в стороне фарватер. Лучше б я этого не делал. Я плыл сквозь мертвый подтопленный лес. Погибшие черные деревья, словно сюрреалистические объекты, торчали над поверхностью воды. Пребывая в состоянии оторопи, я медленно вел лодку вперед, ежесекундно ожидая удара о подводное препятствие с последующей борьбой за живучесть лодки, заполняющейся водой сквозь дыру в полуторамиллиметровой оболочке.
По мертвому лесу ходила кругами больная рыба — зараженные паразитом лещи и подлещики с раздутыми от смертельного груза брюшками, словно бомбардировщики. Но бомбардировщик отбомбится и улетит на базу на легком крыле, а лещ будет ходить кругами, выталкиваемый на поверхность разросшимися гельминтами, пока не погибнет. Тушку погибшей рыбины растащат другие рыбы — большие и малые, — и каждая унесет вместе с клочком мяса яички возбудителя страшной болезни, способствуя распространению заразы. Нигде прежде я не видел столько больной рыбы. Запомнилась небольшая, в ладонь, рыбешка, лежащая боком на воде и слабо вздымавшая левый плавник, словно прощаясь с белым светом. Ноздри забивал запах тины и тления.
Всю ночь шел дождь, то затихая ненадолго до едва различимого пианиссимо, то вновь припуская. Жуя черный хлеб с куском положенного поверх него свиного сала и закусывая эту композицию большой луковицей, словно яблоком, я улегся в спальник и, блаженно вытянув члены, утомленные после долгого штилевого дня, заполненного греблей, приготовился к погружению в сон под звуки «Мелодии» Глюка-Крейслера в наушниках. За Глюком следовал Чайковский с «Сентиментальным вальсом», Массне, Шопен. И так далее — пока плеер не отключится и в перепонки на смену духовым и струнным не забарабанит дождь. К этому моменту я уже буду спать тихим сном замшелого валуна, от которого все напасти и тревоги отскакивают, как горох.
Но спать не получалось. Из памяти все не шла увиденная на траверзе Васильсурска картина больной реки. Многое я уже повидал за время своего путешествия, но впервые видел такое обилие больной рыбы. Зараженные лещи хоронились от волны в тихих заводях вокруг островов, скапливались в них целыми стаями. Их можно было брать, предварительно оглушив веслом, голыми руками. И наверняка находились такие, кто брал. Сетью, подсачеком. Брал, вялил на солнце. И продавал на городских рынках. Не жрать же самому.
В носу моей лодки лежали пластиковые бутыли с постоянно возобновляемым запасом ключевой, колодезной или водопроводной воды. Из Волги я черпать воду опасался — лишь ополаскивал в ней посуду или чистил речным песком закопченные котелки. Мой отказ от употребления волжской воды со временем приобрел характер мании, ибо проистекал от многого знания — того самого знания, множащего печаль. Передо мной стояли картины зараженной, «цветущей», ядовитой воды, бьющие из труб грязные сточные воды, плывущие по течению разлагающиеся трупы животных, человеческий мусор, мазутные пятна и радужные нефтяные разводы, пластик пищевых упаковок, фекалии, отбросы.
Берега Волги, особенно ее правый горный берег, славятся ключами, бьющими прямо из склонов. Особенно богат ими чувашский берег с его высокими, поросшими густым лесом скальными кручами, изрезанными руслами падающих сверху родников. Со временем я настолько изощрил свой слух, что научился различать журчание живой, бьющейся о камни воды на расстоянии полутора-двух десятков метров. Отличить живой родник от ручья неясного происхождения, текущего то ли из озера, то ли со стороны ближайшего коровника, очень просто: надо всего лишь опустить в него босую пятку. Если пятку заломило от нестерпимого холода — значит, перед тобой настоящий ключ с ледяной животворящей водой.
Я вытягиваю планшет с забранной в пластик картой и углубляюсь в навигационные мечтания — именно этим словом я бы определил состояние счастливой завороженности над маршрутным листом. Курвиметром измеряю пройденный путь, рассчитываю скорость хода, изучаю фарватер, берега с островами, заглядываю в путеводитель — что там ждет впереди? Один маршрутный лист у меня заканчивается, а второй лист с ним стыковаться никак не хочет: в брешь между ними провалился кусок пространства и образовался зазор километров на десять. При ксерокопировании машина засветила кусок карты, превратив ее в терра инкогнита.
Впереди вижу удобный для остановки и дневной трапезы остров. Пристаю к обжитой и благоустроенной бухточке, срубаю грот, швартую лодку к вбитым кольям. Островок невелик. Обхожу его по петляющей вдоль берега тропинке. Натыкаюсь на старый бесколесый автофургон. На крыше автофургона торчит труба — значит, внутри есть печка. На двери большой замок. Неподалеку на шесте старый навигационный знак с намалеванной грозной надписью: «Гословля. Лов частным лицам запрещен. Зверев». Вокруг тишина покинутости, но не заброшенности. Площадка перед дверью хорошо утоптана, рядом стол для трапез на свежем воздухе, с которого птицы еще не успели склевать хлебные крошки.
За спиной слышу какое-то шевеление — быстро оборачиваюсь. Держась за ветку, стоит невысокий мужичонка и смотрит на меня долгим взглядом. В глазах его читается подозрительность пополам с раздражением, опаска, удивление: к острову пристал неизвестный, а звуков мотора слышно не было. С неба, что ли, свалился? Лодки моей он еще не видел.
— Так вы и есть Зверев? — первым нарушаю молчание.
— Нет Зверева. А на что тебе Зверев? — В его взгляде, как на светофоре, зажегся красный: знак опасности, подозрительности к чужакам.
— Да ни на что. Просто поговорить хотел. Может, купить рыбы. Я турист, из Москвы. Проплывал мимо вашего острова и решил пристать.
Достаю пачку сигарет и угощаю хозяина острова. Я уже усвоил это вернейшее средство завязать разговор с любым человеком реки. Он охотно тянется к пачке, охотно закуривает от моей зажигалки.
— Зверев уехал. Будет завтра.
— Видел у Васильсурска много больной рыбы. Места-то у вас не очень здоровые. Топляка много, мертвый лес стоит на полреки.
— Солитерной-то рыбы? Это еще мало, — сказал мужик. — Неделю назад ее было куда больше. Скоро и эту выловят.