Книжник. Сладкая месть
Шрифт:
Через несколько минут старик вернулся и, протягивая гостю пузатый керамический кувшин, пояснил:
– В братыне – ольга. Пити!
– Спасибо большое, – крепко обхватив ладонями кувшин, поблагодарил Григорий, а про себя подумал: – «Кажется, «ольгой» древние славяне называли хмельной напиток, который – по сути – являлся прародителем современного пива…. Древние славяне? Да, ну, не смешите! Старик – просто-напросто – чуток сошёл с ума. Не более того. Надо выяснить у бородача месторасположение ближайшего населённого пункта, где имеется телефон, и без промедлений двигаться туда…».
Вволю напившись, он
– Хорошее пойло, духовитое и забористое. Хотя с пивом не имеет ничего общего. Обыкновенная деревенская бражка. Впрочем, благодарю. Скажи-ка, батяня, а как мне добраться…
Договорить фразу Куценко не успел – перед глазами всё поплыло, тело охватила предательская слабость, ресницы – сами по себе – начали смыкаться.
«Подлый и коварный старикан подсыпал в бражку снотворного», – падая на мягкую траву, понял Гришка. – «Очередная засада, однако…».
Проснулся он от навязчивого шума – где-то рядом устало и недовольно заржала лошадь, зазвучали громкие людские голоса, послышались беззаботные смешки.
Куценко, приоткрыв глаза, позвал:
– Эй, Вьюга! Ты где, сукин кот?
Вернее, он только попытался крикнуть-позвать, но ничего не получилось. Ничего.
«Чёрт, мне в рот вставили кляп!», – запаниковал Гришка. – «Руки и ноги крепко связаны…. Хорошо ещё, что на глаза не наложили повязку. Так что, будем старательно наблюдать за происходящим. Ничего другого, собственно, и не остаётся…».
На широкой дороге, проходящей рядом с пасекой, остановился неуклюжий кожаный фургон, в который были впряжены две голенастые гнедые лошадки.
«Прямо, как в американских приключенческих фильмах про покорение Дикого запада», – мысленно усмехнулся Куценко. – «И кого, интересно, принесла нелёгкая? Вдруг, это друзья? То бишь, нормальные люди, которые приструнят зарвавшегося сумасшедшего пасечника, а меня, естественно, освободят? Пора, в конце-то концов, заканчивать этот затянувшийся дурацкий спектакль…»
К серой избушке подошли трое рослых мужчин, чья одежда слегка напоминала воинскую: на головах красовались неуклюжие шлемы неизвестного чёрного металла, на торсах – кожаные куртки-камзолы, оснащённые прямоугольными металлическими пластинами. К широким поясам «кожаных» типов были приторочены ножны с короткими мечами, а, вот, сапоги были сами обычными, пошитыми из мягкой тёмно-коричневой замши.
Вьюга почтительно кивнул головой вновь прибывшим, а перед одним из них – самым высоким и широкоплечим, в шлем которого был вделан жёлтый (золотой?) кругляш – склонился в низком поясном поклоне, коснувшись кончиками пальцев пыльной травы. Выпрямившись, он стал о чём-то возбуждённо рассказывать, отчаянно и красочно жестикулируя при этом руками.
Через несколько минут пасечник и его гости подошли к месту, где лежал связанный Гришка.
– Ово, Борх, шиша! – видимо, продолжая ранее начатый разговор, важно и пафосно объявил Вьюга. – Або, прелестный прелагатай мунгитов.
– Ноли, – невозмутимо откликнулся начальник «кожаных». – Ово, чернявый и жопастый. Баскак Сварога любит таковских. Дюже любит…
– Гы-гы-гы! – племенными жеребцами заржали его спутники. – Дюже любит! Гы-гы-гы!
– Негли? Баскак Сварога любится с отроками? – удивился пасечник. – А, как же девки?
– Не,
– Ово, языкастый.
– Правку сделати, – положив широкую ладонь на рукоятку меча, заверил Борх. – Раз, и немко.
– Гы-гы-гы! – дружно заржали его собеседники, включая коварного бородача. – Гы-гы-гы!
«Что вы, братцы, задумали?», – хотелось, что было мочи, закричать Григорию. – «Я же свой! Свой в доску! Ваш брат по крови! Я же обожаю – до желудочных колик – славянство…».
56
– Немко – немой (славянский яз.).
Хотелось крикнуть, но не моглось. Кляп мешал.
Вьюга и Борх отошли в сторону и принялись отчаянно торговаться. Пасечник настойчиво толковал об отрезе мухояра [57] , новых сапогах и двух мешках сушёного ногута [58] , а его собеседник предлагал с десяток неких «кун»…
«Что, чёрт побери, происходит?», – затосковал Куценко. – «Меня продают, словно вещь? Словно – бессловесное домашнее животное? На жаркую потеху Верховному жрецу Сварога, который – по совместительству – является законченным половым извращенцев? Даже язык хотят отрезать? Несправедливо, граждане! За что? Пожалейте! Будьте милосердными! Как же так? Это Хрусталёв, собака бешенная, сглазил! Накаркал, морда писательская…».
57
– Мухояр – бухарская ткань из хлопка с шерстью (славянский яз.)
58
– Ногут – горох (славянский яз.).
Он вспомнил хитрую методику древних майя, позволяющую – усилием воли – останавливать собственное сердце.
Вспомнил и сосредоточился.
Сердце испуганно задрожало и – секунд через двадцать – послушно остановилось…
Четвёртый параграф. Беглец
Виталий открыл глаза – через вертикально-вытянутые слюдяные окошки-бойницы с трудом пробивались первые солнечные лучи, благодаря чему в бараке стало чуть светлее. Так, только самую малость.
Ряды грубо-сколоченных двухэтажных нар, закопчённый потолок, разноголосый храп, затхлый – донельзя – воздух.
Затхлый? Не то слово. Воняло так, что неудержимо тянуло блевать.
Чем конкретно воняло? Сырыми лаптями, онучами и портянками, давно немытыми людскими телами и безысходной серой тоской.
Впрочем, блевать, собственно, было и нечем – кормили-то впроголодь. Серый пузырчатый хлеб с отрубями, прогорклая солонина да жидкая ушица, сваренная из линей и карасей, высушенных (без соли, понятное дело), в русской печи. А солонину и хлебушек, готовясь к побегу, приходилось экономить. Вернее, прятать в тайник. Хлеб, понятное дело, предварительно подсушивали.