Книжный вор
Шрифт:
Так и сказала.
– Лезть надо мне.
Лизель зажмурилась. Крепко.
Она заставляла себя вспомнить, представить бургомистра и его жену. Воссоздавала в красках, как мало-помалу подружилась с Ильзой Герман, – и тут же напоминала себе, как их дружба, получив сапогом по лодыжкам, осталась лежать у обочины. Подействовало. Лизель их возненавидела.
Они оглядели
И скорчились под щелью в окне первого этажа. Дыхание стало громким.
– Теперь, – предложил Руди, – дай мне свои ботинки. Чтобы не шуметь.
Не прекословя, Лизель развязала потрепанные черные шнурки и оставила ботинки на земле. Поднялась, и Руди мягко приоткрыл окно ровно так, чтобы Лизель могла пролезть. Скип окна раздался над их головами как рев низколетящего самолета.
Лизель подтянулась на карниз и протиснулась в комнату. Разуться, поняла девочка, – это блестящий ход: она стукнулась пятками о деревянный пол крепче, чем ожидала. Ее подошвы болезненно раздались от удара, так что в кожу врезались швы носков.
В самой комнате все было как всегда.
В пыльном сумраке Лизель стряхнула подступившую ностальгию. Прокралась вглубь и дала глазам привыкнуть к темноте.
– Ну что там? – громко зашептал Руди снаружи, но Лизель только отмахнулась, что означало «Halt’s Maul». Не шуми.
– Еду, – напомнил он. – Еду найди. И сигареты, если сможешь.
И то и другое, однако, интересовало Лизель в последнюю очередь. Она была дома – среди бургомистровых книг всех расцветок и видов, с золотыми и серебряными буквами. Она чуяла запах страниц. Почти ощущала вкус слов, громоздившихся вокруг. Ноги принесли ее к правой стене. Лизель знала, где то, что ей нужно, точное место, но когда подошла к полке со «Свистуном», на месте его не оказалось. Только узкая щель.
Тут она услышала шаги наверху.
– Свет! – зашептал Руди. Он совал слова в приоткрытое окно. – Свет погас!
– Scheisse.
– Они спускаются!
Повисла секунда нечеловеческой длины, вечность моментального решения. Глаза Лизель побежали по комнате – и тут она заметила «Свистуна»: он терпеливо лежал на бургомистерском столе.
– Быстрей, – поторопил Руди, но Лизель спокойно и уверенно прошла к столу, подхватила книгу и осторожно полезла в окно. Головой вперед, но все же сумела приземлиться на ноги, и снова болезненно – на этот раз больно было лодыжкам.
– Давай, – увещевал ее Руди. – Бежим, бежим. Schnell!
Свернув за угол и очутившись на дороге обратно к реке и Мюнхен-штрассе, Лизель остановилась и наклонилась отдышаться. Она стояла, переломившись пополам, воздух замерзал у нее во рту, сердце колоколом било в ушах.
То же самое и Руди.
Подняв голову, он увидел книгу у Лизель под мышкой. И попытался заговорить.
– Что, – с трудом выдавил он, – за книга?
Темнота уже поистине сгущалась. Лизель тяжело дышала, воздух в горле понемногу таял.
– Больше ничего не нашла.
Увы, у Руди было чутье. На ложь. Он искоса посмотрел на нее
– Ты не за едой туда полезла, да? Ты взяла, что хотела…
Лизель распрямилась, и тут на нее накатила слабость от следующего открытия.
Ботинки.
Она посмотрела на ноги Руди, потом на его руки, потом на землю вокруг него.
– Что? – спросил он. – Что такое?
– Свинух, – набросилась на него Лизель. – Где мои ботинки? – Руди побелел, и тут у Лизель уже не осталось сомнений.
– Там, около дома, – предположил Руди, – или нет?
Он в отчаянии огляделся, моля, чтобы вопреки всему он все-таки ботинки принес. Он представил, как подбирает их с земли, ах, если бы и в самом деле, – но ботинок не было. Они лежали бесполезные, или много хуже – обличительные – у стены дома № 8 по Гранде-штрассе.
– Dummkopf! – выбранил он себя и шлепнул по уху. И, пристыженный, уставился на носки Лизель – зрелище не обещало ничего хорошего. – Идиот! – Но верное решение нашел быстро. – Жди тут, – серьезно сказал он и мигом скрылся за углом.
– Смотри не попадись, – крикнула ему вслед Лизель, но он не услышал.
Пока его не было, минуты давили.
Стемнело окончательно, и Лизель уже не сомневалась, что, когда вернется, «варчен» ей обеспечен.
– Ну давай же, – бормотала Лизель, но Руди не появлялся. Она представила, как вдали рвется вперед и раскатывается, приближаясь, полицейская сирена. Сгущаясь.
И по-прежнему – ничего.
Лишь когда Лизель вышла в грязных мокрых носках обратно на перекресток, она увидела Руди. Деловито рыся к ней, он высоко и бодро нес свое торжествующее лицо. Зубы скрипели в усмешке, а в руке у него болтались ботинки.
– Меня чуть не убили, – сказал он, – но все получилось. – Когда перешли реку, он подал Лизель ботинки, и та бросила их наземь.
Сев на дорогу, подняла глаза на своего лучшего друга.
– Danke, – сказала она. – Спасибо.
Руди поклонился.
– К вашим услугам. – И отважился на большее. – Наверное, бесполезно спрашивать, не положен ли мне за это поцелуй?
– За то, что ты принес мои ботинки, которые сам же забыл?
– Справедливо.
Он поднял руки и продолжал говорить на ходу, так что Лизель пришлось специально прилагать усилия, чтобы не слушать. Она уловила только последние слова:
– …все равно, может, и не захочу тебя целовать – если у тебя изо рта пахнет так же, как из ботинок.
– Меня от тебя тошнит, – сообщила она Руди, надеясь, что он не заметил незаконченной мимолетной улыбки, сорвавшейся с ее губ.
На Химмель-штрассе Руди выхватил у нее книгу. Под фонарем прочитал заглавие и спросил, о чем это.
Лизель мечтательно ответила:
– Про одного убийцу.
– И все?
– Ну и там все время полицейский его ловит.