Книжный вор
Шрифт:
– Больше не появляйся.
С улицы Руди смотрел, как Мамер прошел за прилавок, чтобы отпустить следующему покупателю продукты и порцию сарказма.
– Вот гадаю, какую картошку вы захотите взять, – сказал бакалейщик, одним глазом приглядывая за парнишкой.
Для Руди то было еще одно поражение.
* * *
Второй акт глупости был столь же опасен – но по иным причинам.
Из этой свары Руди вышел с подбитым глазом, треснутыми ребрами
На занятиях в Гитлерюгенде у Томми Мюллера опять возникли сложности, и Франц Дойчер только и ждал, когда же вылезет Руди. Долго ждать ему не пришлось.
Он основательно загрузил Руди и Томми физподготовкой, пока остальные сидели в классе, изучая тактику. Бегая на холоде, они видели за стеклом теплые головы и плечи товарищей. Но даже когда Руди и Томми вернулись к остальным, муштра не закончилась. Едва Руди плюхнулся на стул в углу и щелчком смахнул грязь с рукава на окно, Франц с ходу задал ему любимый гитлерюгендовский вопрос.
– Когда родился наш фюрер Адольф Гитлер?
Руди поднял глаза:
– Что-что?
Вопрос повторили, и очень глупый Руди Штайнер, который прекрасно знал дату – 20 апреля 1889 года, – назвал дату рождения Христа. Он даже упомянул Вифлеем, чтобы расширить ответ.
Франц помазал друг об друга ладони.
Очень плохой знак.
Он подошел к Руди и отправил его обратно на улицу – еще несколько кругов вокруг стадиона.
Руди бежал один, и после каждого круга его снова спрашивали о дне рождения фюрера. Он пробежал семь кругов, пока не дал правильный ответ.
Главная беда стряслась через несколько дней после того занятия.
Камень ударил мишень прямо в позвоночник, хотя и не так крепко, как хотелось бы. Франц Дойчер обернулся и, похоже, очень обрадовался, увидев Руди, который стоял на тротуаре с Лизель, Томми и маленькой сестрой Томми Кристиной.
– Бежим, – дернулась Лизель, но Руди даже не двинулся.
– Сейчас мы не на Гитлерюгенде, – пояснил он. Большие парни уже подошли. Лизель держалась рядом с другом, дергающийся Томми и малышка Кристина – тоже.
– Герр Штайнер, – объявил Франц – и тут же оторвал Руди от земли и швырнул на тротуар.
Когда Руди поднялся, это лишь пуще разъярило Дойчера. Он еще раз бросил мальчика на мостовую, наподдав коленом по ребрам.
И снова Руди встал на ноги, и парни засмеялись над своим другом. Не лучшая новость для Руди.
– Не можешь внушить? – сказал самый рослый. У него были синие и холодные, как небо, глаза, и Францу Дойчеру не надо было повторять дважды. Он твердо решил, что теперь уж Руди на земле и останется.
Их обтекла небольшая толпа; Руди махнул кулаком Дойчеру в живот, но даже не задел. В ту же секунду его левый глаз обжег удар кулака. Посыпались искры, и Руди оказался на мостовой, еще не успев этого понять. Получил второй удар в то же место и почувствовал, как глаз становится желтым, черным и синим
Уже развившаяся толпа стеснилась и злорадно глядела, поднимется ли Руди. Но нет. На этот раз он остался лежать на холодной сырой земле, чувствуя, как она впитывается через одежду и растекается в нем.
В глазу у него еще полыхало, и он слишком поздно заметил, что Франц стоит над ним с новеньким складным ножом в руке, готовый наклониться и полоснуть.
– Нет! – воспротивилась Лизель, но рослый удержал ее. Зазвучавшие у нее в ухе слова были глубокими и старыми.
– Не бойся, – заверил парень Лизель. – Ничего он не сделает. Кишка тонка.
Он ошибся.
Франц коленопреклоненно сложился, подаваясь ближе к Руди, и прошептал:
– Ну, когда родился наш фюрер? – Каждое слово было тщательно воссоздано и вложено Руди прямо в ухо. – Скажи, Руди, когда он родился? Говори, не бойся, все нормально.
Что же Руди?
Что он ответил?
Повел себя благоразумно или по воле собственной глупости еще глубже погряз в трясине?
Он посмотрел в бледно-голубые глаза Франца Дойчера счастливым взглядом и прошептал в ответ:
– В пасхальный сочельник.
Секунда – и нож был у него в волосах. На том этапе жизни у Лизель это была уже вторая стрижка. Волосы еврея остригли ржавыми ножницами. А ее лучшего друга обработали сверкающим ножом. Никто из ее знакомых не стригся за деньги.
Что касается Руди, то в этом году он уже глотал грязь, купался в удобрениях, был едва не удушен начинающим уголовником, и вот – будто бы на сладкое – прилюдное унижение на Мюнхен-штрассе.
Челка по большей части срезалась легко, но при каждом взмахе ножа находилось несколько волосков, которые до последнего цеплялись за жизнь и потому выдирались с корнем. И с каждым вырванным волоском Руди морщился, его синяк пульсировал, а ребра пронзала боль.
– Двадцатого апреля тысяча восемьсот восемьдесят девятого, – приговаривал Франц Дойчер; и когда он увел свою шайку прочь, толпа рассеялась, и только Лизель, Томми и Кристина остались рядом со своим другом.
Руди тихо лежал на земле в поднимающейся сырости.
И вот нам остается акт глупости номер три – прогуливание занятий в Гитлерюгенде.
Руди не сразу перестал ходить – показать Дойчеру, что не боится его, – но через пару недель полностью прервал членство.
Гордо облачившись в форму, он выходил с Химмель-штрассе в сопровождении верного вассала Томми.
Но вместо Гитлерюгенда они шли за город и гуляли вдоль Ампера, пускали блинчики, швыряли в воду огромные булыжники – в общем, ничем хорошим не занимались. Руди старательно пачкал форму, и ему удавалось обманывать мать – по крайней мере, до первого письма. А вот тогда он услышал зловещий призыв из кухни.