Княжна Дубровина
Шрифт:
— Какъ, и манерами?
— Да, почти, сказала Лидія со смущеніемъ, — впрочемъ я не имла времени долго разсмотрть ихъ.
— Помилуй, да вдь теперь скоро пять часовъ, а вы похали въ два часа.
— Но мы тамъ не остались. Миссъ Джемсъ и я были въ город, на Кузнецкомъ Мосту и я зазжала въ часовню Иверской и въ Казанскій соборъ. Что же намъ было тамъ длать — мшать имъ. Притомъ Анюта обратилась ко мн и сказала: «Я останусь; пришлите за мной въ девять часовъ вечера».
— Пусть миссъ Джемсъ подетъ за ней, сказала Варвара Петровна.
— И отдастъ эту записку Анют, прибавила Александра Петровна; — она взяла со стола листикъ почтовой бумаги и написала на
— Я зову ихъ обдать, сказала она сестр, — не назначая дня. Пусть прідутъ когда отдохнутъ отъ дороги.
Когда вечеромъ миссъ Джемсъ отдала Анют записку отъ тетки, Анюта прочла ее вслухъ.
«Милая, писала тетка, мы желаемъ видть у себя столь теб дорогихъ родныхъ твоихъ, желаемъ полюбить ихъ и чтобъ они насъ полюбили. Мы просимъ ихъ обдать, и пусть назначатъ день сами, но съ условіемъ: всхъ, всхъ до одного, отъ мала до велика.»
Анюта въ этотъ одинъ день такъ свыклась опять со своими и они съ нею, какъ будто никогда они и не разставались!
— Назначьте день, папочка, сказала она обращаясь къ Долинскому, — а я скажу Маш два слова.
И она увела Машу въ другую комнату.
— Завтра утромъ я пришлю теб портниху, не дорогую и не модную, но искусную. Она шьетъ вс мои простыя и лтнія платья. Закажи сестрамъ что нужно.
— Я желаю платья попроще и не хочу и он не захотятъ дорогихъ платьевъ.
— Конечно, сказала Анюта, — къ тому же теперь весна; портниха теб принесетъ кисеи и батистовъ, пусть он выберутъ.
— А я еще въ траур, скаэала Маша, — и его, конечно, не сниму.
— Вели только перешить фасонъ твоихъ платьевъ по здшней мод, сказала Анюта и прибавила: — Папочка, когда же вы будете обдать у тетокъ моихъ?
— Я не знаю, какъ Маша.
— И когда мы удемъ въ деревню?
— Прежде недли не могу, у меня здсь кое-какія покупки, а притомъ изъ К** добрые пріятели надавали столько коммиссій, что бда. Ты подумала ли о томъ, какъ намъ перехать; насъ такое множество! Вдругъ, право, не сочтешь, и папочка сталъ считать по пальцамъ: Пять, да два сына семь, да ты восемь, да моей прислуги…
— Еще забыли, со мной миссъ Джемсъ и она будетъ полезна намъ. Она будетъ учить Лизу по-англійски.
— И меня, сказала Анюта.
— И меня, воскликнула Лида.
— И меня, сказала смясь Маша.
— Ну хорошо, хорошо, произнесъ папочка нетерпливо, — только прервали. Сколько же я насчиталъ душъ?
— Восемь безъ Англичанки, а она душа басурманская, считать ли ее? сказала смясь Лиза.
— Хоть и басурманская, а надо же и ей мсто, замтилъ смясь Ваня.
— Для перезда въ подмосковную, сказала Анюта, — приготовлено не мене пяти экипажей.
— Страсть какая! Лошадей то что! сказалъ папочка.
— Однако прощайте. До завтра, я съ утра буду у васъ, а когда вы вс прідете обдать къ намъ? сказала вставая Анюта.
— Въ воскресенье лавки заперты, сидть въ гостиниц скучно, такъ мы къ вамъ, отвтила ей Маша.
— Такъ я и скажу тетушкамъ!
Настало и воскресенье. Александра Петровна волновалась. Ей хотлось, чтобы все было хорошо, всего вдоволь, но не затйливо. Прошло то время, когда они звали Долинскаго чиновника пріхавшаго изъ К** и думали этимъ сдлать ему честь. Теперь Долинскій и его семейство должны были жить съ Анютой. Анюта выбрала его въ попечители и выказывала ему ту любовь и почтете, какое хорошія дти имютъ къ родителямъ. Притомъ Анюта, воспитанная тщательно, большой знатокъ приличій и свтскихъ пріемовъ, провела цлые три дня со своими какъ она продолжала называть ихъ, и не только чмъ-либо была непріятно затронута, или разочарована, но казалась все больше и больше веселою и счастливою. Она не умолкая разсказывала Александр Петровн, которая слушала ее съ любопытствомъ, о доброт папочки, о разум Маши, о восторженности и благородств Вани, о красот Лиды, о разсудительности Агаши и ум Лизы. Словомъ, всхъ своихъ она, казалось, полюбила еще больше. Особенно Ваня пришелся ей по сердцу и сдлался ея любимцемъ.
— Но Лиза твоя, говорила ей тетка, — походитъ на Цыганенка.
— Походить, соглашалась Анюта, — слишкомъ пылка, не живетъ, а горитъ, не двочка, а молнія.
— Такая была и ты.
— О нтъ, я была гораздо хуже, но Маша и миссъ Джемсъ воспитаютъ Лизу.
— Но она уже большая.
— Не совсмъ, ей минуло только тринадцать лтъ. Конечно, надо потихоньку, помягче, Маша на это мастерица.
— Отчего же она оставила ее рости какъ траву въ пол?
— На это много причинъ. Дти выросли, расходы возросли, а доходы не прибавились, и Маша была поглощена хозяйствомъ, послдніе два года болзнiю маменьки, а потомъ… посл ея кончины, такъ грустила, что не могла обращать особаго вниманія на Лизу. Вотъ въ эти года Лиза совсмъ отъ рукъ отбилась, но сама умная двочка, вы сами увидите. А при ум все возможно.
Ровно въ половин пятаго Анюта встртила на лстниц всхъ своихъ родныхъ и при лакеяхъ въ передней показала такое уваженіе къ дядюшк, такъ она называла его при постороннихъ, что вс возымли высокое понятіе объ этомъ старичк, державшемъ себя по старомодному, но очень достойно.
— А барышни, сестрицы княжны, красавицы, особенно одна, сказалъ Максимъ швейцару Конону. — Наша-то княжна, кажется, въ нихъ души не слышитъ. Глядитъ такъ зорко, словно орлиный взглядъ у нея, чтобы вс имъ должное отдавали, ихъ почитали, это я примтилъ когда она меня за ними въ вокзалъ посылала и потомъ сама къ нимъ въ гостиницу пріхала.
Въ гостиной чинно сидли около сестеръ Богуславовыхъ вс Долинскіе, дти смирно, папочка церемонно, а Маша попросту. Замтивъ вязанье Александры Петровны, она взяла его и спросила у нея, знаетъ ли она новый какой-то point. Александра Петровна не знала; Маша попросила шерсти и спицъ, чтобы показать его.
— Это такъ легко, сказала она.
Вскор Максимъ доложилъ съ особою важностію махая салфеткой, что кушанье поставлено. Онъ какъ-то искусно и щеголевато обвертывалъ большой палецъ салфеткой и потомъ пропускалъ эту салфетку на другіе пальцы, а конецъ ея вислъ черезъ руку.
Александру Петровну въ ея кресл покатили къ столу. Лиза смотрла во вс глаза, ей смерть хотлось самой катить кресло Александры Петровны, но это желаніе глубоко залегло въ ея сердц, потому что она и слова сказать не ршалась, какъ истая дикарка. Обдъ прошелъ, какъ вс обды такого рода, не весело, да и не скучно. Анюта старалась оживить разговоръ, втягивая въ него Агашу, Ваню и Митю. Митя напустилъ на себя излишнюю развязность; въ два года жизни въ Москв онъ завязалъ знакомство въ семьяхъ своихъ товарищей и силился прослыть свтскимъ человкомъ и записнымъ танцоромъ. Танцовалъ онъ плохо и потому въ величайшемъ секрет бралъ танцовальные уроки и изо всхъ силъ старался постичь тайны вальса. Анюта замтила стремленіе Мити къ свтскости и его желаніе выставить себя самостоятельнымъ и совершенныхъ лтъ человкомъ; она вскор узнала, что вс эти замашки стоили дорого и что папочк пришлось платить Митины долги.