Княжна Дубровина
Шрифт:
Больная обратила глаза свои на Анюту.
— Спасибо, барышня княжна наша, что навстила меня. Я служила, Богъ видитъ, усердно вашимъ родителямъ и теперь, чувствую, жить не долго. И есть у меня до васъ просьба, не откажите умирающей и Господь наградитъ васъ.
— Все, что могу, сдлаю, сказала Анюта подавленнымъ голосомъ, садясь на продавленный старый плетеный стулъ у изголовья умирающей. Ея зоркій взглядъ замтилъ тотчасъ и неряшества и бдность стараго, сгнившаго жилья.
— У меня дочь вдова и внуки. Одинъ внукъ хромой и хилый. Прибери его,
— Не безпокойтесь, сказала Анюта, — я даю слово, внуковъ вашихъ опредлю въ ученье, а больнаго пристрою.
— Княжна, вы прикажете, да приказанія вашего, быть-можетъ, не исполнять, а вы ужь сами. Позвольте внукамъ моимъ являться къ вамъ, когда вы будете въ город, а больнаго потрудитесь, повидайте когда прідете опять въ Спасское. Я умру спокойно, если буду знать, что они пристроены. А то что же? Дочь моя по хозяйству и стряпаетъ и моетъ, а дти безъ призора…
— Будьте покойны, все сама сдлаю, во все войду, всхъ пристрою. Я ужь послала за докторомъ — не надо ли вамъ чего-нибудь?
— Нтъ, благодарю покорно, ничего не надо. Чаю Ульяна мн прислала, да у меня никакого ни къ чему вкуса нтъ.
Анюта сидла у изголовья закрывшей глава умирающей, которая лежала въ забытьи, и всматривалась въ темь чулана. Въ углу стоялъ старый сундукъ, потолокъ и полъ покосились.
«Тутъ врно зимой холодно», подумала она и видя что больная уснула, встала. При ея движеніи она открыла глаза.
— Еще милость. Дай ручку.
Анюта дала руку; умирающая, къ великому смущенію ея, поднесла ее къ губамъ и поцловала.
— Ты общала, общала, прошептала она.
— Общаю, сказала Анюта дрожавшимъ голосомъ и нагнулась, чтобы поцловать старуху, но холодный лобъ ея сдлалъ на нее впечатлніе мертваго тла. Она откинулась невольно и вышла изъ чулана. Въ другой смежной коморк было свтле отъ небольшаго окна. Та же неряшливо одтая женщина барахталась съ кучей дтей и проводила Анюту съ крыльца, причитая, благодаря и жалуясь на судьбу свою горькую.
Когда Анюта осталась одна съ Ульяной, она стала ее разспрашивать.
— Старые слуги получаютъ мщину, сказала Ульяна.
— Что такое мщина? спросила Анюта.
— Извстное количество провизіи, муки, крупы, масла. Но мщины не достаетъ на такое большое семейство, тмъ больше, что дочь Маремьяны безталанная.
— Какъ безталанная?
— Глупа она, безпорядочна, неряха, дтей не содержитъ въ чистот, работать на уметъ, да и времени нтъ. Что у нихъ есть, все отъ старухи бабки. Она до послдняго дня ткала холстину, плела кружева, полотенца мастерила и господа по сосдству охотно покупали ихъ. На эти деньги и внуковъ она одвала. Но одна бда сокрушала и ее и всхъ насъ, если говорить правду на чистоту — жилье.
— Что же? холодны комнаты?
— Холодно — страсти въ морозы какъ холодно; все сгнило, валится, крыши текутъ, полы покосились — того и гляди завалится все.
— Зачмъ же не поправляютъ?
— Управитель говоритъ у него на это суммъ нтъ, а сами господа здсь не были, вотъ ужь тридцать лтъ здсь не были. Кто же будетъ заботиться?
— Зачмъ не написала къ опекуну?
— Писала, княжна, писала и отвта не получила. Управляющій говорилъ будто генералъ общалъ самъ пріхать посмотрть… но до сихъ поръ не бывалъ. Ждали, да и ждать перестали.
Анюта подумала, что и она общала посмотрть и навстить и что на мыз ее тоже ждали, ждали, да и ждать перестали. Если ей было стыдно, что ее обокрали по хозяйству, то теперь ей было невыносимо тяжело. Она подумала съ ужасомъ, что эти суммы заплаченныя ею буфетчику за фантастическую закуску, повару за небывалую провизію, кучеру за капризныхъ, разборчивыхъ лошадей не желавшихъ кушать сно Спасскихъ луговъ, за сливки купленныя будто у сосднихъ крестьянъ, могли бы усладить послдніе дни стариковъ и старушекъ, доживавшихъ свой вкъ въ Спасскомъ и служившихъ ея родителямъ всю свою жизнь. Въ то время какъ она веселилась, каталась, скакала верхомъ, распвала псни, покупала лошадей, ничего не жалла для своего удовольствія, рядомъ съ ея палатами, съ ея домомъ дворцомъ, въ гнилыхъ помщеніяхъ, въ сырости и холод, въ тряпь и грязи жили цлыя семейства, съ малыми дтьми, которыя не учились ни грамот, ни Закону Божьему. Это, подумала она, на моей душ грхъ.
Она пришла домой и прямо отправилась къ Маш; сняла шляпку, сла и заплакала. Маша бросилась къ ней, обняла ее и спросила: Что случилось? Но Анюта плакала и не отвчала.
— Неужели тебя такъ разстроили базпорядки въ дом, безсовстные счеты и воровство? но вдь этихъ воровъ перевести можно и даже очень скоро. Я уврена, что тетка Богуславова теб поможетъ; она такая практичная.
— Ахъ, Маша! неужели и ты такъ мало меня знаешь! Читая счеты можно разсердиться, но плакать! Ахъ, Маша, я плачу о своемъ малодушіи, о своемъ эгоизм.
И Анюта разсказала Маш свое посщеніе умирающей, грязь и нищету своей дворни, сгнившее помщеніе и неимніе доктора и школы.
— Съ перваго шага я оказалась несостоятельною, а все что я общала Арин Васильевн я позабыла. Она твердила мн: доходи до всего сама, не полагайся на другихъ, а я и другихъ-то не просила посмотрть какъ живутъ у меня старики и старухи, которымъ идти некуда. Я общала пріхавъ сюда навстить всхъ и ни у кого не была. И ты, Маша, меня не наставила, ни слова мн не сказала.
— Анюта, это дло личное. Всякій долженъ знать свое дло. Помогать я теб всегда готова, но за тебя не могу дйствовать и заботиться. Притомъ непрошеные совты рдко идутъ въ прокъ и въ пользу. Но время, другъ мой, не ушло. Я на твоемъ мст не плакала бы, а принялась за дло.
— Я примусь, Маша, а плачу о томъ, что умная, трудолюбивая старушка умираетъ, а я не могла усладить ея послдніе дни. Это непоправимо.
— Конечно, непоправимо, но ты можешь устроить ея семейство и тмъ отчасти загладить свою вину.