Княжна Дубровина
Шрифт:
— Съ кмъ же останется?
— Мсто свято пусто не бываетъ, сказала Ульяна.
Но кучера и скотницу Анюта хотя и желала, но не разочла. Она только объявила имъ, что такихъ расходовъ не желаетъ и хочетъ чтобы коровы давали молоко и сливки, а лошади ршились бы кушать сно ея луговъ.
Сказать было легко, но добиться этого было трудно, даже очень трудно.
Цлый день Анюта была встревожена. Папочка сказалъ, что онъ удивляется какъ генералъ Богуславовъ подписываетъ такіе счеты; самъ онъ отказался отъ управленія имніями, ибо ничего не понимаетъ въ сельскомъ хозяйств.
— Я бы взяла это на себя, сказала Маша, — но вдь Анют надо учиться. Не всегда же буду я съ ней!
— Только этого недоставало, сказалъ Митя Ван, — чтобы Маша пошла къ Анют въ экономки. Онъ засмялся смхомъ недобрымъ.
— Ну, сказалъ Ваня, Анюта намъ какъ сестра, а съ папочкой и Машей какъ дочь.
— А все-таки знакомые и прислуга сказали бы, что мачиха наша экономка княжны, возразилъ Митя съ удареніемъ на это слово.
— Я не надивлюсь на тебя, сказалъ Ваня. — По моему поступай съ достоинствомъ, а что скажутъ, это все равно. И съ какихъ поръ Маша стала намъ мачихой?
— Съ тхъ поръ, сказалъ Митя холодно, — какъ отецъ нашъ на ней женился. Впрочемъ всмъ извстно — у тебя на все свои взгляды старосвтскихъ помщиковъ.
— Людей очень достойныхъ, сказалъ Ваня.
— И смшныхъ. прибавилъ Митя.
— Смшныхъ, но почтенныхъ. Смяться не мудрено. Самые грошевые люди, съ грошевымъ умомъ мастера смяться, я ужь теб это говорилъ.
— Какъ важно. Но людей смющихся много, а съ волками жить — по волчью выть!
— Никогда не буду я выть по волчьему, а всегда буду говорить и думать почеловчески, и тмъ заставлю всхъ уважать себя.
— Увидимъ! возразилъ презрительно Митя.
— Увидимъ! сказалъ задорно Ваня.
Между тмъ Анюта писала большое письмо къ Варвар Петровн, просила совта и надежныхъ людей для прислуги. Когда вс они собрались за завтракомъ, старый, очень старый человкъ, по имени Архипъ, жившій десятки лтъ на дворн, явился прислуживать въ должности временнаго буфетчика. Выздной лакей глядлъ на него съ нескрываемымъ пренебреженіемъ. Митя тоже удивился.
— Гд же Викентій? спросилъ онъ у Анюты по-французски.
— Я его отпустила, отвчала она.
— Какъ? зачмъ?
— Потому что онъ расходчикъ и воръ и подалъ мн такіе счеты, по которымъ платятъ только дти или глупцы.
— Онъ отлично зналъ свое дло, сказалъ Митя. — Разв можно въ порядочномъ дом оставаться съ этою старою муміей?
— А наша Мара, сказалъ Ваня, — въ К* теб казалась новомодне.
— К* дло другое. Здсь большой домъ и всякій порядочный человкъ въ прав требовать у Анюты приличной прислуги. Въ порядочномъ кругу должны быть хорошо стилированные люди.
— Со временемъ, я надюсь, будутъ, сказала Анюта спокойно, — а теперь обойдемся со старичкомъ.
— А если кто прідетъ?
— Если старикъ пригоденъ, чтобы служить папочк, Маш и мн, то гости наши могутъ довольствоваться имъ.
Анюта встала посл завтрака и пошла къ себ. Она не могла успокоиться посл посыпавшихся на нее счетовъ. Въ дом ея тетокъ Богуславовыхъ былъ примрный порядокъ и расходы умренные. Анюта не хотла бросать своихъ денегъ и была боле сердита на самое себя, чмъ на тхъ, кто ее обворовалъ. Она не могла примириться съ мыслію, что жила шесть недль какъ дитя, ла, пила, принимала гостей и не спросила ни разу что платилось за содержаніе дома.
Едва только сла она за свой письменный столъ, какъ Ульяна появилась въ дверяхъ.
— Я пришла безпокоить васъ, ваше сіятельство.
— Что такое? спросила Анюта угадывая по лицу Ульяны, что случилось что-то нехорошее.
— У насъ есть здсь старая старушка Маремьяна; она была ключницей у стараго князя. Она приходила къ вамъ въ день вашего рожденія.
— Не та ли высокая, худая, сгорбленная старушка, съ которою я говорила больше чмъ съ другими?
— Она самая. Можно сказать, она ума палата. Съ третьяго дня ей стало все хуже и хуже.
— Разв она была больна?
— Она заболла тому назадъ недли три.
— Кто ее лчилъ?
— Никто. У насъ нтъ по близости лкаря; у господъ Филатьевыхъ есть фершелъ, но очень шибко пьетъ. Маремьяна сказала: ужь лучше никого; какъ Господу угодно, такъ и будетъ.
— Зачмъ же мн не сказали, замтила Анюта. — Это зачмъ не сказали повторяла она не разъ въ этотъ день и понимала, что сама виновата, что ей не сказали.
— Да какъ же мы могли безпокоить васъ! Притомъ же больная не слишкомъ жаловалась, но вотъ три дня она сильно мучится, а нынче сказала: попросите княжну прійти. Скажите, я умираю и прошу этой послдней милости.
Анюта встала.
— Умираетъ! Неужели умираетъ?
— Она уже стара, вдь ей лтъ семьдесять пять; у нея большое семейство, которое она одна, почитай, содержала. Надо послать за докторомъ.
— Что докторъ? А вы, матушка княжна, ваше сіятельство, не откажите ей. Зайдите на минуточку къ умирающей, исполните ея послднее желаніе.
Анюта поглядла на Ульяну; ей показалось даже обидно, что она могла сомнваться въ томъ, что она со спхомъ не пойдетъ, не побжитъ къ умирающей, старой слуг своихъ родителей, и въ ту же минуту она подумала, что и въ этомъ виновата сама.
Она взяла шляпу, приказала управляющему послать за докторомъ въ Москву и пошла съ Ульяной на мызу. Увидя ее дти дворовыхъ игравшія на крыльцахъ и на двор стремительно побжали и кричали матерямъ: княжна идетъ.
— Сюда, пожалуйте сюда, сказала сорокалтняя и неопрятно одтая дворовая женщина, показавшаяся у двери одного изъ флигелей. Она растолкала дтей и взяла одного на руки, который ревлъ на всю мызу. Анюта ступила на полусгнившее крыльцо и вошла въ грязныя сни, гд стояли дв кадки; изъ одной текъ цлый ручей помой. Запахъ въ сняхъ былъ не изъ пріятныхъ. Изъ сней вошла она въ низенькую комнату, перегороженную на три части досками, оклеенными разноцвтными лоскутами бумаги. За одною изъ этихъ перегородокъ, составлявшихъ полутемный чуланъ, величиной съ большой обденный столъ, лежала на высокой постели больная съ желтымъ какъ воскъ лицомъ. Печать смерти была на лиц этомъ и Анюта съ трепетомъ поняла, что докторъ тутъ не нуженъ.