Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— А где же запорожец?
— Здесь я, пан ротмистр! — подъехал к телеге запорожец и, нагнувшись с коня, спросил: — Может, отъедем с паном для тайного разговора?
Лука Степанович отметил, что запорожец словно и не был пьян — так лихо сидел на своём аргамаке.
«А ведь притворялся, что пьян в стельку, шельмец!. Надобно бы поостеречься сего молодца!» — подумал про себя Лука Степанович, но какая-то сила уже вознесла его в седло, и, поотстав от Романа и Афони, ротмистр стал слушать рассказ запорожца.
Стемнело. Растворилась впереди в тревожной темноте вечерней ночи телега с Афоней, но вот выглянул из-за туч месяц и осветил дорогу, белые мазанки какого-то хутора, мельницу-ветряк, со скрипом вращающую свои крылья.
Надобно было бы и поспешать в Жолкву, но ротмистр не торопил коня и словно заколдованный внимал речам запорожца — и верил и не верил.
— Выходит, ты сам слышал тот тайный разговор в Бендерах? — в какой раз переспрашивал Лука Степанович казака.
— Слышал поневоле! Ведь и грек Згура, и посланец Мазепы [12] , монах-чернец, думали, что в шинке никого нет. А я притомился и завалился отдохнуть в тёмном углу на скамью — вот и слышал их речи! — Голос запорожца был слаб и печален.
12
...посланец Мазепы... — Мазепа Иван Степанович (1644 — 1709) — гетман Левобережной Украины. Открыто перешёл на сторону короля Карла XII в октябре 1708 г. После поражения шведов в Полтавском сражении (1709 г.) Мазепа вместе с Карлом XII бежал в турецкую крепость Бендеры, где и умер.
«Ведь знает, наверное, правило, что доносчику первый кнут, и сам своей волей на дыбу идёт! — мелькнула мысль у Луки Степановича. — Оттого и печален!» И ему захотелось спасти казака от пытки.
— А может, тебе тот тайный разговор и пригрезился от пьяной слабости?
Ежели бы запорожец сказал сейчас «да», прогнал бы Лука Степанович шельмеца в ночь, и делу конец!
Но казак твёрдо стоял на своём:
— Своими ушами слышал я, пан ротмистр. У меня с дороги тогда одни ноги притомились, а не голова! И слышал явственно, как тот чернец молвил толмачу-греку, что хозяин его, гетман Мазепа, просит кланяться королю Станиславу. И ещё добавил: ждёт пан гетман условного часа, чтоб вскочить в седло и вместе со шведами и поляками идти бить москалей!
— А ты не боишься, что запытают тебя? — Лука Степанович не выдержал и спросил запорожца открыто.
Но тот токмо головой покачал:
— Не хочу, чтобы от гетманской измены запылала моя Украина, как хата с сухой соломенной крышей от одного уголька. И поспешать, пан ротмистр, нам треба! Вчера я того Згуру со всем турецким посольством во Львове бачив! Пробираются, думаю, в Данциг, к крулю Станиславу!
— Что?! — Весь хмель разом выветрился из головы Луки Степановича. — Тогда вперёд, в Жолкву! — Ротмистр пришпорил коня и стремя в стремя с запорожцем помчался в царскую ставку.
МАЗЕПА И ЦАРЕВИЧ
Последние дни пребывания в Жолкве были тяжкими для Ивана Степановича Мазепы наособицу. Мало того, что он опоздал на важный военный совет, так ещё нежданно повздорил с Меншиковым. Правда, сие — дело обычное (кто не ссорился со спесивым царским любимцем), но впервые за многие годы учуял он враждебный холодок и в голосе самого царя.
Вообще с Петром I старый гетман с первых лет его правления сразу нашёл верное обращение: на словах первым бросался исполнять царские указы, а затем не спешил, ожидая нового указа. Прикажет, скажем, государь прислать двадцать тысяч казаков к Нарве, он не спешит, дождётся указа слать казаков уже к Пскову, да и тех пошлёт десять тысяч; укажет царь держать всё казацкое войско на стройке Печорской фортеции подле Киева до ноября, а гетман отпустит их по домам уже в августе, потому как урожай собирать некому. И то, что иному российскому воеводе никогда бы не сошло с рук, хитрецу гетману всегда прощалось: так толково умел Иван Степанович объяснить царю всю безвыходность своего положения и невыполнимость указа на Украине, с её особым устройством. К тому же гетман, старый ловец человеческих душ, сразу уловил одну черту в характере Петра: открытость и способность понять и чужое мнение. С новым царём лучше было говорить напрямую, не опасаясь великого царского гнева. И старый интриган, недавно подсидевший своего прямого начальника, гетмана Самойловича, и купивший место гетмана у фаворита царевны Софьи Василия Голицына за бочонок золотых, искусна играл перед Петром I роль правдолюбца и невинной жертвы своих недругов. И ему, второму в России, после канцлера Головина, Пётр даровал высший орден Андрея Первозванного, наградил этого богатейшего помещика Украины новыми богатыми землями, выдавал ему же на расправу всех его «обличителей».
Пётр настолько слепо верил своему мудрому гетману, что, когда тот поссорился с любимцем всего украинского казачества полковником Палеем, не посчитался с общим недовольством на Украине, а угодил Мазепе и, по одному его слову, сослал отважного Палея в Сибирь.
Многие удивлялись той слепой вере, забывая, что Мазепа уже три десятка лет верой и правдой служил Москве и, что ещё важнее, явил себя первым на Украйне сторонником всех петровских реформ и начинаний.
Вера та Петра в гетмана шла и оттого, что Мазепа присягал ещё его отцу, царю Алексею, отличился в чигирских походах, сразу перешёл на сторону Петра в его борьбе с Софьей. Но вот сейчас, когда гетман стал, по своему обыкновению, плакаться на тяготы казацкого войска, которое никак сейчас не может идти в дальний поход, потому как надобно землю пахать, Пётр глянул на него не без насмешки и небрежно бросил Меншикову:
— А ты как мнишь? Может, поможем гетману, облегчим его казаков, яко на Слободской Украйне сделали? Пусть в поход выступают одни молодые казаки, а остальные твои рыцари, гетман, пускай себе землю пашут. Токмо будут, как и все простые мужики, в казну налоги и подати платить.
— Верно, государь! — вскинулся Меншиков. — Всё одно: от домовитых казаков польза, что от старых козлов. Они и в Польшу идут не со шведом воевать, а в хуторах и панских усадьбах травку пощипать! А набьют свои телеги панским добром, так ночью за Днепр и тикают!
«Вот откуда ветер дует! — озлобился Мазепа. — Такое сокращение казацкого войска ведь пятикратно уменьшит и мою силу. А взявшись за плуг, казаки о походах совсем забудут! И кто я буду без войска? Пустая игрушка в руках царя и Меншикова!»
И хотя Иван Степанович и вида не подал, что не согласен (да и как он мог сразу не согласиться, ежели только что жаловался царю, что казаков от землицы в походы отрывают), но про себя порешил, что никак царёв указ не исполнит.
«И откуда в царе ко мне такая холодность — не иначе как новый какой донос обо мне в Москву дошёл!» — размышлял Иван Степанович в течение всего совета, нет-нет да и поглядывая на Петра.
После совета гетман дождался, пока выйдет от царя первый комнатный Гаврила Иванович Головкин и подъюлил к вельможе, который был ныне в явном фаворе.
Иван Степанович прекрасно ведал через своих верных людишек при царском дворе, кто из вельмож идёт в гору, а кто в болото катится. По всему видно сейчас, что Головкин, хотя ещё и не занял место покойного канцлера и был подканцлером, подмял уже под себя весь Посольский приказ. А Посольский приказ ведал в Москве сношениями с Украиной и был для Мазепы наиважнейшим, поскольку через него шли все доносы на гетмана.
Посему ни с одним из царских вельмож, даже с самым светлейшим, Мазепа не был так льстив и учтив, как о Гаврилой Ивановичем. Он рассыпался перед ним в таких высокопарных комплиментах, словно вновь стал покоевым польского короля Яна Казимира, при котором Мазепа начинал свою службу. Был он тогда молод, хорош собой и подписывался Ян, а не Иван Мазепа, и по успеху у придворных дам тягался с самими Потоцкими и Вишневецкими.
Но затем судьба зло подшутила: из-за дамы он жестоко и пострадал. Один знатный пан застал его со своей молодой жёнкой и повелел своим холопам вывалять его в дерьме, привязать к лошади, головой к хвосту, и пустить в Открытое поле. После того случая Мазепу с позором удалили, от королевского двора и оказался он в Запорожской Сечи, где скоро превратился из Яна в Ивана.