Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России
Шрифт:
Дорога у меня налажена: и не хочешь — поедешь, заплачешь — а поедешь.
Наладили ей дорогу колдуны, которых Ефросинья Никитьевна называет еретиками, очень опасается и подозревает почти в каждом незнакомом и даже знакомом человеке:
А чё, мы вот вместе ходим с такими людьми, со старухами, чё, откуда узнашь, какой он человек? Он ведь… Один Господь Бог знат только его, про его. Мы чё понимам?
Когда я постучалась в дверь ее избы, она долго подозрительно рассматривала меня из окна и махала, прогоняя, руками. Но, впрочем, дверь открыла — видимо, потому, что накануне видела меня у Прасковьи Лазаревны, духовницы местного собора, в котором состоит и она сама. Хотя вид у хозяйки был суровый и негостеприимный, она оказалась очень словоохотливой — тут же забыла про стирку (стирала занавески к молению, которое должно было состояться у нее через три дня) и два часа без умолку говорила о колдунах-еретиках.
Своим
Мне вот вчера Офимия Емельяновна дала книжку, я прочитала её — еретики, бойтесь еретиков, да ты чё! У нас, может, туто со мной молятся оне!
Соб.: Как это еретики?
Дак как вот — колдуны знающие! Колдуны! Могут вот порчи-те, вот оне порчи делают, тебе насадят, оне и пошибку садят, оне чё попало тебе могут наделать! Вот это называтся по-старинному — еретики.
Соб.: А за что они это делают?
Дак оне, их же дьявол-то заставлят, матушка Оля! Оне бы рад вот это не делали, они не можут! Оне не… вот сидит она, у её уже бес гвоздями там ковырят жоп… задницу-ту! Она чтоб или материлась, или плясала, или делала человека вот, портила чтобы, болезнь какую-нибудь пустила.
Она показала мне эту книжку — в брошюре «О хранении себя от общения с иноверными», выпущенной типографией старообрядческой московской Преображенской общины, действительно речь идет о «еретиках» — иудеях, мусульманах и «безбожниках».
Соб.: А что, все еретики — это колдуны?
Да. Вот она, она мне дала, говорит, от порчи надо самой себя берегчи.
Как считает Ефросинья Никитьевна, на ней самой три порчи — ездила в райцентр к лекарю, и он сказал:
«У тебя три порчи». Я сто рублей ему отдала, этому лекарю.
Однако на вопрос, откуда эти порчи взялись, она отвечает противоречиво.
Соб.: Вы знаете, кто вам посадил?
(Смеется.) Я чё знаю! Руки-ноги не оставил ведь, кто подарил. <…> Дак вот у меня, видишь, она тоже не сразу, порча, может, еще молодой, может, было еще пущено.
По ходу беседы, однако, выяснилось, что порчи попали Ефросинье Никитьевне, когда она жила в поселке. Одну порчу — в голове все время звенит — получила, как она считает, за собственную доброту:
К Катерине ходила я тожо <…> Она, у ее робята не бывали, старушшая, ей уже около 80 лет тогды было. Вот я к ей пришла летом, у ей ирга много, потом это, красна смородина — многушшо, всяки ягоды много у ее, эти, виктории много… «Ты ко мне приди, ты приди ко мне». Я ведь не чё-нибудь, я у ее не просила, она, раз я собираю, она мне опять даст сколь-нибудь этой же ягоды! У ее была астма, она задыхалась, не могла там наклоны, ты чё… вот, ягоды насобираю, сварила я варе?ннё, помогала это всё ей… Вот, мене потом… он, наверно, старик счас живой, он ей как-то будёт — то ли двоюро?дный брат, то ли как-то, у мужика ли двоюро?дный брат, родня-то была. У ее своих-то не было детей, ни одного робёнка не роди?ла она. Может, были, да умерли — не знаю. Она не говорила мне. Вот, я собираю ягоду, он железо бьет-бьет-бьет, чё-то бил-бил-бил-бил, вот у меня и счас всё шумит башка-та. Бисе?й-то вот, это, порчу-ту. Со словами бил железо. Так бьет, так бьет молотком! И чё, он чё он это, там чё-ко строит-делат, железо-то бьет. Я сколь собирала, он всё это бил железо — вот порча. Все время шумит башка у меня. Вот ведь как! Я ей добро делала, а мне бисе?й насадили. За добро-то…
Соб.: Это она ему сказала разве так делать?
Да зачем! Она-то чё будёт! Она ни при чем! Она вовсе в другом доме живет <…> а у них, через усадьбу у них, другой дом!
Соб.: А зачем он это делал?
Дак жалко ему ягоду или чё ли было, я чё знаю ведь! Ему ведь, я говорю, дьявол, не могут, он ужо чё-нибудь велит работать! Надо ведь на их работать. Если ты знаешь ужо. Дьяволу… дьявол… с дьяволом ты уже знакомая, тебе надо… тебя… день и ночь прикажут работать! День и ночь. Или материться, или кого-нибудь чё-нибудь делать, порчу пускать.
Соб.: Так они бессознательно, нечаянно это делают?
Дак какое нечаянно, специально делают! Вот он бил-бил-бил железо, я чё, у меня голова не шумела — это место голова шумит. Господи Исусе, чё это со мной сделалось там? С головой-то вовсе неладно дело было, временами такая голова сделатся, кака-то не така, вот ничё не понимаю потом ужо… Вот какое, какой силы пустил на меня.
Чтобы избавиться от порчи, Ефросинья Никитьевна приобщилась к местному собору и поселилась в молельной избушке:
Соб.: Когда молишься, легче от порчи?
Дак оно же… кадят ведь дом-то. Кадят, отга?нивают это всё. «Вот, тогда легче, — говорит, — будёт». Подумала, ушла. <…> Я вот пошла в избушку-ту, думаю, там старушки-те будут собираться, к празднику, я буду кормить, буду печку топить, мене Бог может чё-нибудь, Господь Бог мене поможет это всё, мене.
Однако это не помогло, даже напротив:
А вот пошла туды, вот еще себе нацарапала порчу-ту, в голову-ту. Там я и нацарапала! От соседки-то.
Вторая порча заключалась в том, что у Ефросиньи Никитьевны заходило в голове:
И в голове у меня ходил тожо там…
Соб.: Кто ходил?
Да ходит, и всё, боль такая! Перво царапатся в голове, а потом ходит. В самой голове. Ой, шибко, ты что! Это говорить только хорошо <…>
Соб.: Так это у вас колдуны соседи, что ли, были?
Ну, видимо, она — да, потому что я пока тут не жила, я не чувствовала, у меня никто в голове-то не ходил! Ведь чувствуешь всё равно ведь, живой человек, чувствуешь, чё… как. В башке звенело, а не ходило. Как вот тут стала мыться в бане, у её пила всё время, ела у её, и всё — у меня в голове заходило. Вот ведь как!
Как полагает Ефросинья Никитьевна, порча появилась у нее после того, как она продала соседке пуховую шаль, а взамен та порчу наклала: денег, видно, пожалела, так что шаль за порчу продала.
От этой порчи Ефросинья Никитьевна лечилась у знахаря, но тоже безрезультатно:
А потом чё — вон там к одному я тожо ходила <…> Он мене выводил порчу! «Я, — говорит, — тебе выведу счас порчу». С головы, у меня ходило в башке. Потом это… вот дьявол сильной, он не допускат, он не допуска?ёт, он чё-нибудь тебе сделат все равно. Сам, сама сделаешь! Он чё — только шо?пнет тебе, и ты будешь сама всё делать. Вот он мене ведь всё сделал, я ему ни копейки даже не дала, этому мужику. Деньги с собой не были — тоже дьявол не допустил ведь деньги-те взеть с собой. Вот ведь как бывает. И потом… он мене вывел: «Я тебе вывел, выведу порчу». <…> «Я даже деньги, — говорю, — не взяла, матушка ты мой, это так я… я от здоровья не откажусь, — я говорю, — дай Господи тебе здоровья», — говорю. <…> Я зашла к одной знакомой — она еще родня мне дальняя <…> к ей зашла и говорю. А она и мине говорит: «Фрося, счас ты никуды не ходи, целу нидилю закройся, никуды не ходи. Никого не пускай. Тогда, может, толк будет. Никуды не ходи! Не вздумай идти». Вот не могу я уже, мне надо идти! Вот ведь как! Нечисть-то… Вот, ладно. Я пришла домой, пятница была, нет, не пятница, суббота была. Пришла домой. Надо идти! К соседям! Всё в бане тут я мылась. А тут мне и порчу эту наклали в голову-ту.
Соб.: После того как он полечил?
Дак вот слушай ты дальше, я… я же ее… он меня вылечил, а я-то опять пошла, к им же пошла, поволоклась! Мне брагу кружку подали, я выпила, у меня опять обратно всё тут, в башку! Вот как ведь! Мне не надо было нидилю никуды из избы выходить, а я…
Наконец, третья порча оказалась самой невыносимой:
Эта порча у меня — невозможно жить! Такой дым, такой дым, такой дым вот и… такой дым на меня… куриная эта, куриная, вот дым как паленая курица.
Соб.: В глазах, что ли?
Ну, вижу я, дышать не могу дак, захлебываюсь — дым! Вот порча-то какая, как сделать могут. Я ведь, матушка, лягу спать, тяжелое одеяло на себя вот так туго-туго натяну — через его ведь всё это мне проходит, дышать надо. Вот ведь какая страсть была у меня, ты думаешь, шуточное это, просто говорить хорошо? <…> Потом я, чё делать, я билась-билась-билась долго ведь шибко, месяцев пять, наверно, так у меня, билась я. Летом, надо спать мне — и под тяжоло одеяло… Чё делать? Куртка у меня еще хорошая была болоневая — давай потом башку-ту курткой заверчу, вот так закрою и… сверху это место-то покрывалом закрою, тожо наглухо. Ой, ты чё, невозможно было! Потом билась-билась, а там эта есть, сивинская лека?рка, Надя, вот, она ездила туды, часто она там была <…> Я чё там, маленько людей-то уже знать стала, два года жила дак. К етой Гале сбегала: «Ой, когда же она приедет, — говорю, — мне шибко ее надо, — говорю, — Надю-ту». <…> Слушай дальше. Вот потом я Надю эту привела домой, она у меня ночевала две ночи. Ну, после ее у меня меньше же стало это! Дым-от. «Надо, — говорит, — много раз тебе. Ты сильно, тебя… изведёна ты», — мне она говорила. Ну, я ей сто пятнадцать рублей деньги дала и спирт всё время покупала, каждый день по бутылке.
Соб.: А как лечила она?
А чё, как лечила… Наговорит воду-ту и это, брызнет на меня. И пить велела воду, водичку эту, вот. Ага.
Однако откуда взялась эта порча, Ефросинья Никитьевна не знает (или не хочет говорить):
Там оне говорят — никто у нас нет такой, а мне там это досталось.
И у знахарки, которая ее лечила, спросить не догадалась:
Вот у меня толк не хватал, дьявол-от не допускат! Попросить-то что — кто меня испортил-ту, вот это, порчи-те на… на… нагнал на меня? У меня не было толку-ту спросить!
Возможно, те три порчи, что назвала Ефросинья Никитьевна, еще не все напасти, которым ее подвергли еретики. Напомню, что дорогу наладили ей тоже колдуны (подробнее об этом она говорить не захотела); как-то вскользь, снова не развивая тему, она упомянула, что один из местных колдунов, Евдоким Софронович (Был он знаткушший), сломал ей ногу…