Колосья под серпом твоим
Шрифт:
— И я, — всхлипывает Наталка.
— Они пусть ссорятся, это еще не причина, чтоб нам ругаться, — говорит Стась, и у него дрожат губы.
Руки детей просовываются сквозь настывшую бронзу ограды, ложатся одна на другую. Три теплых комочка среди холодных огромных деревьев…
III
Последней зимней дорогой Таркайлы завезли на арендованную землю лес, кирпич и дикий камень. Начали строить хранилища, а напротив, на бывших клиньях Браниборского, — винокурню, бараки и
Алесь теперь часто ездил туда: вначале на санях, а потом, когда испортилась дорога, верхом. Почти каждый день приезжала туда и Сабина.
Загорский наблюдал за выполнением всех правил, предусмотренных в контракте, пикировался с остроумным чехом механиком, а она с седла слушала их. Алесь не знал, как обостряется находчивость, когда двое мужчин острословят не на живот, а на смерть в присутствии девушки. Он лишь начинал становиться мужчиной, и это был канун его первой весны.
Поэтому он не знал, почему холодные глаза Сабины теплеют, когда она смотрит на него, и в такие минуты чувствовал себя неловко.
С Майкой все было покончено, и он вдалбливал себе, что не желает прежнего, что оно не нужно ему, что он больше не любит. Обманывал себя и заставлял все забыть.
И все равно в такие мгновения он, даже провожая Сабину к дому Таркайлов, вдруг умолкал и смотрел невидящим широким взглядом на безграничные ноздреватые снега — и сквозь них.
Ей хотелось спросить: «Где ты?» — но она только внутренне сжималась, с болью понимая, что он рядом и не рядом и рядом никогда не будет. И тогда, думая, что разлука поможет лучше всего, она отпросилась у родственников, пока не окончат в новом поселке дом для нее, уехать отсюда. В Петербург. Те вынуждены были разрешить. И Сабина на какое-то время исчезла с глаз Алеся. Неожиданно, как и появилась.
За день до отъезда Сабины в Загорщину явился Мстислав Маевский, крайне расстроенный: до него дошли слухи о прогулках Алеся.
Пострижные братья сидели на длинной тахте. Мстислав с плохо скрываемой гримасой отвращения курил сигару. Голос, обычно такой приятный, прозвучал грубо, когда он наконец бросил первое слово:
— Утешился?
— А почему бы и нет, — холодно ответил Алесь.
— Поздравляю. Память кошачья… Если ты и с друзьями так…
— С друзьями не так.
Сердце Алеся разрывалось от жалости, но сделать ничего было нельзя.
— Связался с Таркайлами, — продолжал Мстислав. — А ты знаешь, что о них говорят? Ты знаешь, кто они? Эти старосветские святые да божьи старозаветные шляхтюки — они горло за свои деньги перегрызть готовы. У них вместо сердца калита, вместо мозга калита. Они из тех страшненьких, что добрые-добрые к человеку, прямо хоть ты их к ране прикладывай… до того времени, пока дело не коснется их интересов. И тут они убьют вчерашнего друга.
— Если «связался» значит — «один раз побывал в доме», то я действительно связался.
— Угу, — буркнул Мстислав. — И каждый раз вас верхом на лошади видят. Вдвоем. От бывших клиньев Браниборского до поворота к Таркайлам. Черт полмира обегал, пока вас не нашел да друг к другу не толкнул.
Алесь улыбнулся.
— Надо же и черта уважать, если уж ему столько бегать довелось.
— Что ж, — сказал Мстислав, — как хочешь. Однако знай, что и эти слухи дошли до Раубичей.
— Ну и что? Разве там еще кто-нибудь интересуется мной?
— Я думаю, до этого вас еще можно было помирить. Раубич тоже остыл немного. Понял, видимо, что все это не больше, как грязные сплетни.
— Почему это он вдруг таким умным стал?
— С ним Бискупович беседовал. Серьезно. После твоей речи. А тут ты с Сабиной. Вел себя просто как мальчишка. Слухи дошли до Михалины. Все, видимо, из того самого источника знают…
— Что?
— Что будто ты отдал пустошь так дешево потому, что надеешься в скором времени породниться с Таркайлами… И будто с паном Юрием давно договорено и его согласие есть, потому что он слова не сказал насчет арендной платы, предложенной тебе.
— Как?
— «На вечные времена, — сказал Мстислав. — С условием строительства хранилищ…» Теперь даже те, кто верил, что ты и Гелена невиновны, молчат.
У Загорского перехватило дыхание. Удар был рассчитан и страшен. Он вскочил с места.
— Я же ничего… Она завтра…
И осекся. Все равно ничего нельзя было объяснить людям, которые не верили ему, а верили грязному поклепу.
— Пускай, — теперь гнев душил и его. — Черт с ней, если так. Медальон вернуть?
— Нет.
— И то хорошо… Сплетням обо мне поверила. Не хочу я таких! Не хочу!.. Не было у меня ничего с Сабиной… Но если уж они так, я на самой бедной девушке во всем Приднепровье женюсь…
Мстислав сидел серьезный: поверил Алесю.
— Ты погоди, — глухим голосом сказал он, — ты вначале дождись Майкиной свадьбы.
Алесь скрипнул зубами и сел.
— С кем?
— С Ильей Ходанским.
— Как с Ходанским?
— Так. — Мстислав говорил, словно его кто-то душил. — Когда дошли до нее слухи об этой пустоши, она словно деревянная ходила с неделю… Позавчера этот… явился… Признался в любви.
— И что?
— Дала согласие. Через месяц помолвка.
Кровь прилила к лицу Алеся. Он почувствовал, что какой-то жаркий туман разлился по всему телу. На миг показалось, что он сходит с ума.
— Ну, — сказал он, — ну… ну… этого я и ожидал. Несправедливости. Самой мерзкой… У них это всегда так…
— Не смей ее!
— А то что?
— Что… хочешь… Кого хочешь… Завтра же… Но ее… не смей! Убью!
Мстислав вдруг осекся. Увидел лицо Алеся. Он еще никогда не видел, как люди плачут без слез.
— Мстислав, братка! Ты так любишь ее?!
С минуту висело молчание. Потом Алесь положил руки на плечи Мстислава.
— Прости. Ты иди к ней. Иди. Разрушь там все. Отбей от Ходанского. Иди.